Н.С. Коноплёв, д. филос. н.,
профессор ИГУ
НАУКА ИСТОРИЯ И НАШИ ДНИ
К постановке вопроса
Рассмотрен исторически выверяемый предмет науки истории, по-степенно отходящий от того, что делало его тождественным содержанию прошлого. Вместе с тем философско-методологическое развертывание прошлого позволило увидеть основанием предмета науки истории устойчивость как сторону универсального движения - единственного способа существования материального мира. По мере дальнейшего – общенаучного - освоения изменчивости - ведущей стороны движения (и это выражено настоящим текстом) становится очевидным: именно изменчивость обрисовывает предметные очертания науки истории. Опираясь на статическую концепцию времени, автор показывает роль науки истории в осмыслении будущего – контекстом пока еще точечно воспроизводимой ноосферной реальности.
Связь сложившегося исторического ареала с реальной действи-тельностью. Очертив предмет науки истории «временным запределом» [1], мы придали ему особый статус. Он – подлежащий анализу предмет – укрыт от реальной действительности «фактом» «недотягивания» до ее зримых очертаний, поскольку «повязан» памятью: пребывает «по ту сторону» доступной нам среды. Память - «спрессованная информация» - должна быть «разблокирована» стянутым реальной действительностью «ключом». Им служит мыслящий дух, воплощенный личностью ученого-историка (впрочем, выразителем «запечатленной духовности» может стать каждый из нас, задумывающийся «о времени и о себе» /В.В. Маяковский/). Опираясь на артефакты, историк «конструирует» «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» (А.С. Пушкин). Под его пером прошлое, чувственно разыгрываясь, преподносит спектакль мысленному взору современника: и оно непременно с нами - здесь и сейчас. …Историку – по «памятным событиям» – удалось воссоздать прошлое, которое, личностно преломляясь, не стало, однако, строго выверенным. Этому мешает наше желание идентифицировать его (т. е. прошлое) с человеческими переживаниями через освоение «неизведанных путей» (и это учитывает «специалист по связям» современной ему эпохи с сопредельными, хотя и «отошедшими» временами). Подобное восприятие прошлого значимо для нас: оно служит школой жизни. Историк, который так освещает прошлое, благосклонно оценен современниками: настраивает их «одновременностным раскладом» – сочетает единством прошлое, настоящее и будущее («цитируемое» единство высвечивает так называемая статическая концепция времени). Историк здесь - не просто ученый: он «завзятый» наставник «историософского амплуа». Вообще грань между «историком» и «хранителем мудрости» (разбрасывающим ее смыслосорганизовываемыми картинами актуального повседнева) довольно размыта, что видно на примере творчества А.С. Пушкина – его трагедии «Борис Годунов». Пушкин-историк тесно сотрудничает с Пушкиным-художником. От такого союза выигрывает и наука история (приобретающая у классика «наглядно-смысловой метафоризм»), и искусство воспроизведения «памятной дали» присущей А.С. Пушкину «художественной заразительностью». А.С. Пушкин «подталкивает» науку историю «медитативным кружевом метисированной духовности» [2]. Он настраивает восприятие «историцизма» «Бориса Годунова» «причита-ниями» (создающими медитативный антураж действенному развороту событий) юродивого Николки, выводящего архаику «личностной проникновенности» на высоты ее «политической припечатанности» (отметим попутно: метисированная духовность являет синтез ее «медитативно взрыхляемых» архаических пластов с их современным, порой причудливым истолкованием).
Поиски предмета науки истории продолжаются. Былое как «художественно застигнутая печать времени», становящееся «сегодняшним достоянием», подспудно подталкивает историка к ценностному выстраива-нию «некогда случившегося». Ученый этически «воскрешает» «поросшее быльем», что осложняет отыскание предмета науки истории. Ведь сей предмет замешан на человеческих, зачастую не согласованных с общепринятой логикой, поступках и судьбах. Оперируя прошлым, предмет науки истории не тождествен ему, поскольку прошлое как память, отозвавшись настоящим, оборачивается живой жизнью: последняя - выше всяких мыслей о ней. Историк производит отбор этически согласованных со своей совестью - совестью ученого - фактов и историософски (т. е. руслом научной методологии, способствующей развертыванию познавательных «услуг» философии истории) их контролирует. Мы не рассматриваем «историософские порядки». Нам важно подчеркнуть: вычленение предмета науки истории подчинено его философскому обеспечению, а это значит, что подспудность положения предмета науки истории, его придавленность настоящим как выражением реальной действительности снимается из-за «равнодушия» научной методологии к «временному плюрализму». Это тем более очевидно, что сам историк реальной действительностью корректирует «временные изъяны» (они же – «временные излишества»). Благодаря такому подходу предмет науки истории очерчивается прошлым как обладающей устойчивостью «завесой», под влиянием чего оно – прошлое - обретает положение объекта исторического исследования. Предмет науки истории, отталкиваясь от отмечаемого объекта, выражает ни что иное как стремление ученого вскрыть динамику климата эпохи, специфику смены состояний, объединяющих прошлым отдельные слои населения, его различных представителей. Сказанное отличает предмет исторического исследования от предмета обществоведения, также настроенного на теоретизированную «обкатку» «человеческой многоголосицы». Ее ученый-обществовед, «замыкая» устойчивостью, анализирует «по горизонтали» - вне временных подвижек: «уплотняет» «сиюминутной тяжестью происходящего». И само обществоведение в каждом замеченном случае направлено на абстрагирование исследовательского материала: мир здесь подлежит раскрытию в его «неподдельной завершенке». …Социальная форма движения «проигрывает» противоречивую соотнесенность устойчивого и изменчивого. Предшествующее НТР развитие науки отмечалось промером устойчивости как не требующего специального уловления запечатлеваемого фрагмента мироздания. Поскольку же движение, включая его социальный срез, - единственный способ существования материи, устойчивость с первых шагов науки выступала само собой разумеющимся объектом изучения. Касалось это и общества, четко выстраивавшегося – полагали наши предки - освященными божественной первосущностью «обустроительными нормами». Выходило так, что человеческий разум наделен силой и волевой устремленностью, будучи связанным с матерью-землей - этой порождающей «сущую благодать» устойчивостью. …Устойчивость прослеживалась традициями: начиная с Геродота рационально обосновываемая история – «жизневедческая дисциплина» (наука?) – «исповедовала» космическое мироустройство как «стихийно отлаживаемую гармонию». Затем эта мировоззренческая доктрина, прочно овладев европейским сознанием, сохранилась до не столь отдаленной поры.
Религия в сфере историософского расклада. …Некогда намеченный подход в осознании прошлого называют метафизическим, поскольку он абсолютизирует традиционное общежитие указанием на то, что «так сотворил Бог». Однако «довод от Бога» дает сбой под влиянием пронизанного научно-техническим совершенством рацио. Тем не менее укажем на то, что дуализм и совмещенный с ним деизм – два «троянских коня» европейского «рационализованного» Просвещения – обманом «опровергли» Бога (мы за честный спор между «дольним» и «горним» /и такой спор с позиций диалектики успешно ведет материализм/ и слово «опровергли» обернули кавычками, ибо коль скоро дуалистическо-деистический разум – обманщик, никакой дискредитации Божественной первосущности быть не может; и – попутно: направляемая рацио наша цивилизация тяготеет к закрытости с его «парниковым дефектом» – это ли не верх ее «разумной глупости»?). На словах они ничего не имеют против Творца, лишь мысленно желая подкорректировать «творение». Так дуализм Р. Декарта, уповая на Бога, провозглашает: Бог находит себя в порожденных им двух субстанциях – идеальной, застолбленной разумом, и материальной, «зависающей» декартовой системой координат (стало быть трехмерно скрепляемой протяженностью). На деле Р. Декарт ратует за рациональный «прогон» «материальной сотворенности мира». Бога же как творца Вселенной не следует тревожить – всуе произносить его имя. Идущие по следам дуалистов деисты настаивают: созданный им мир Творец не контролирует, предоставляя «человеческой гордыне» выверять «сконструированную» Богом Вселенную (деизм И. Ньютона). …Европрогресс шаг за шагом отбирает поле действия у Бога, предлагая ему обустроиться «сердцем моим». Для Бога это, очевидно, слабое утешение. Но уж такова доля Божия. Она «нашлась» традиционно претворенной устойчивостью и оказалась непригодной для мира перемен, предопределенных неумолимым прогрессом. Однако в гуманитарной познавательной деятельности слово Божие надолго сохранило воздействие над «властителями умов» (да и над сменяющими друг друга поколениями). Это немудрено, поскольку, как мы отметили, царство Божие пребывает не где-нибудь, но «внутри нас»: оно интимно предрасположено к нашим чаяниям. А коли так, науки о человеке опираются на устойчивость – «обязательное» условие знаний о социуме, и истории здесь принадлежит соответствующее место. …Знатоки обставляли «скрижали истории» «априорно подогнанными днями творения». Но историческая наука не могла не развиваться (хоть и подчинялась она заданной схематике), сохраняя рецидивы Средневековья с их «феноменом угадывания» (смущающим рацио провиденциализмом). Этим и обусловливалось своеобразное отождествление предмета науки истории с содержанием прошлого.
Предмет науки истории задействован изменчивостью как веду-щей стороной движения. Мы отметили: от прошлого не уйдешь, но быть у него в плену - не резон. Освободиться от «вериг прошлого» предлагает складывающийся ныне предмет науки истории. Этим мы не хотим сказать, будто до НТР он отсутствовал. - Нет, существовал, но был привязан к традициям - фокусу устойчивости, испокон веков определявшей характер «многоцветного общежития». «Отслоение» от прошлого интересующего нас предмета науки истории включает социальные предпочтения, жажду науки воочию узреть «диковинное очарование лика мира сего». Тяга науки к новизне - социально фундирована: на наших глазах наука претворяется социальным институтом – наряду с институтами семьи, государства, собственности… Наука несет ответственность за становление будущего, сооружаемого – по В.И. Вернадскому – «ноосферными вспышками человечества». …Наука история – также сторона социореальности: она эволюционирует своей «предметной зафрахто-ванностью». Но как НТР влияет на современную науку? Она осуществляет это сменой научных вех. Складывающаяся постнеклассическая научная картина мира («постнеклассика») вышла на отслеживание эпистемологически весьма трудоемкой ее гуманитарной составляющей. Мы переживаем наиболее «запутанный» этап «научных откровений» из-за его стремления «расколоть» цельность бытия. Ею обладает личностно «раскрученный» человек. Прежде, как мы помним, наука исследовала монотонную повторяемость устойчивости, и ей было безразлично, кому вверена «плоскостная круговерть» – вселенской ли панораме или «прожиточному минимуму» «завербованного индивида». Теперь этому положен конец: наука, порывая с объектной зацикленностью устойчивости, заряжается изменчивостью - ведущей стороной универсального движения - и поневоле обретает ее в качестве исследовательского объекта (определяющего предмет избранной нами науки). …Лидер объектной востребованности познания - это математика с набором обслуживающих ее дисциплин, таких как информатика, кибернетика... Математика – крепнет: с помощью компьютеризации прямо-таки «ввергает» научную ме-тодологию не только на освоение изменчивости, но и на постижение движе-ния - единственного способа существования известной нам материи (о тем-ной энергии и темной материи, «отвоевавших» 97% массы Вселенной мы речи не ведем). Изменчивость как объект математики содействует «процеживанию» ее предмета, о котором можно сказать, что без обслуживающих математику конкретных наук он ускользает «улыбкой чеширского кота». Но это отдельная тема для специалистов-математиков. Нас же здесь интересует познавательная роль истории. История также выходит на новое объектное освещение, фиксируемое «общественным динамизмом». История структурирует прошлое – придает ему изменчивое самовыражение. Артефакты сохраняют прежний внешний вид, но теперь они поданы с «птичьего полета» – опосредованной причащенностью к устойчивости. Выражаясь языком изменчивости, они придают предмету науки истории виртуализированную насыщенность. - Да стоит ли такое терпеть? - восклицает удивленный (и часто возмущенный) любитель истины. Но истина, констатируем мы, покрылась «флёром плюрализма». Понимай как знаешь. Так Великий Октябрь советскими временами рассматривали как начало новой эры по революционному преоб-разованию общества. И в этом заключалась полнота истины. Мир застывал обреченностью, преодолением которой стал социалистический энтузиазм, трудовой героизм. Не случись Октябрьского переворота, миром наверняка бы завладела тупиково-негативная диалектика (раскинутыми просторами глобалистики она ныне устремлена к торжеству). Великая Октябрьская социалистическая революция элиминировала глобально нарастающий тупик всё более структурируемым революцией противоречием – фокусом позитивной диалектики. Уроки Октября связывают человечество с изменчивостью, опираясь на которую оно возвратит ускользающее динамо-равновесное состояние. Сегодня правомерно говорить о социализме в планетарном масштабе. Социализм, как нам известно, сближает социум и среду обитания гармонизацией материальных и духовных потребностей, не доводя «потребительский ажиотаж» до уровня «общества всеобщего потребления»; и человечество, численно возрастая и балансируя «гранями выживаемости», как никогда ранее заинтересовано свершающимися (Китай) уроками социализма. Но миром пока правит антисоциальный стресс. Он сосредоточен классовым противостоянием «золотого миллиарда» и «остального человечества». Далее! Стоит только посмотреть – ежегодно десятки, а то и сотни миллионов тонн полезных ископаемых изымаются из недр Земли. Долго ли это продлится? Земля как небесное тело «умыкается дистрофизмом» – утрачивает самодостаточность. Значит, расстается с нею и вид Homo sapiens, а это мы с вами, «однолодочные» друзья и недруги. …История как наука, связывая прошлое и настоящие, способна наметить снимающие глобальный динамо-неравновес ориентиры. По мере того как наука «зацикливается» изменчивостью, становящейся объектом поисковых парадигм (парадигма, впрочем, постоянно связана с поиском, и, характеризуя парадигмы как поисковые, мы осознаём их незавершенный тезаурус), этот объект начинает осторожно оперировать перспективами науки истории. Раньше, как мы подчеркивали, ее предмет, находясь за покрывалом реальной действительности, оказывался памятно воспроизводимым за счет преобразования памяти личностью ученого-историка. При этом память, переводимая исследователем в информационное поле и тут же «замещаемая» знанием, становилась основанием предмета науки истории. Этот предмет оказывался выведенным за границы прошлого; «манипуляция» им велась по усмотрению ученого. Разведение предмета науки истории и собственно прошлого - главная особенность исторического миропонимания в условиях, когда объектом научного (в том числе исторического) познания сохранялась устойчивость. Теперь историко-научная переориентация видна в том, что предмет науки истории, субъективируя прошлое, охватывает его своим «предметным обаянием». Это связано с тем, что активизируются субъект-субъектные ориентации гуманитарных – сюда, как мы видим, входит и история - наук.
Что же история – наука о будущем? Прошлое в своем динамизме постепенно утрачивает «памятные очертания», вливаясь в «одновременностный поток» – согласно статической концепции времени, вскрывающей психически проживаемое время; оно – это прошлое – «скручивается» субъект-субъектными интенциями и смыкается как с настоящим, так и с будущим. Подтверждением торжества одновременности в человеческом подходе к реальной действительности служит обретающая мощный психонакат виртуальная реальность. Соединяя одновременностью имеющиеся временные срезы, она ставит науку историю в неудобное положение. История как бы «перели-цовывается» в науку о будущем, свидетельствуя: время – фикция нашего переживания изменчивости. Ее невозможно непосредственно ухватить, и время – субъектно отлаженный посредник в нашем «высвобождении» изменчивости «из-под ига устойчивости». Опираясь на фиктивность времени, предмет науки истории раскрывает «вертикаль» динамического – по виткам спирали – восхождения социума к нарабатываемым идеалам. Другие науки об обществе – та же социальная прогностика - все-таки имеют дело с горизонтальными компонентами структурируемого целого. И лишь наука история способна контекстом одновременностного подхода помочь философии теоретически преодолеть зажимаемый человечество глобальный динамо-неравновес. Обосновываемый настоящим текстом предмет науки истории направлен на поддержание динамичного развертывания «вертикально исполненных» и соционасыщенных «артефактных ценностей».
Примечания
1.См.: Коноплёв Н.С. Историческая наука в поисках предмета исследования. К постановке вопроса / Н.С. Коноплёв // Россия и Восток: взгляд из Сибири: Всерос. науч. конф., посвящ. 30-летию Центра Азиатско-Тихоокеанских исследований ИГУ (Иркутск, 19 декабря 2008 г.): материалы / [редкол.: В.П. Олтаржевский [и др.]]. – Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2010. – С. 29-32.
2. О метисированной духовности см.: Коноплёв Н.С. Историческая выводимость восточносибирской – метисированной – духовности: К поста-новке вопроса / Н.С. Коноплёв // Россия и Восток: взгляд из Сибири: мат-лы и тез. докл. к XI междунар. науч.-практ. конф. Иркутск, 13-16 мая 1998 г.: в 2 т. / под ред. В.И. Дятлова и В.П. Олтаржевского. – Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1998. – Т. 1. – С. 36-40.
Powered by Invision Power Board ()
© Invision Power Services ()