М. Аркадьев

О ЛЮБВИ, СВОБОДЕ, ЭТИКЕ И АНТИХРИСТИАНСТВЕ
(Эссе)

Разве любые окрашенные нежностью, доверием, дружбой, желанием (не запятнанным властью и страхом) отношения, в том числе свободно-сексуальные - не разновидность любви? Как возможно извращение в любви?

Я определяю извращение, как желание, искалеченное страхом (чаще всего страхом, спровоцированным в детстве) и превращенное из желания взаимного наслаждения в желание унижать. Само же по себе желание, либидо - чисто, целомудренно, оно природный дар и наш возможный дар другому человеку и людям вообще.
Обычно понятия "бесстыдно" и "целомудренно" противопоставляются. Для меня только то бесстыдно, что целомудренно и наоборот. Целомудрие не знает стыда, как не знали его Адам и Ева "до яблока".

Но, в отличие от православного, католического, и прочего классического христианства, я не считаю таким образом понятое грехопадение (то есть непослушание и обретение знания о разнице между Добром и Злом) реальным грехопадением. Человек не выбирал это знание (вопреки Ветхому завету), оно принадлежит человеку просто потому, что у него есть речь и сознание, которое со-знает, то есть раз-личает.

Другими словами, Адам и Ева до ослушания и вкушения плода были не людьми, а в момент вкушения от Древа просто ими стали, родились, как люди, обладающие речью и сознанием. Это интересный и двойственный момент в библейской антропологии. Иудейско-христианская традиция (к которой я полностью принадлежу, но уже не так зависим) приписывает человеку вину за то, за что он заведомо НЕ может нести вины: за то, что он вообще человек, а не кто-то другой (и отсюда весь драматизм взаимоотношений библейского и христианского человека с Богом).

Но реально мы не знаем людей, которые не обладали бы сознанием и речью, то есть способностью раз-личать. Реальные Маугли (то есть не киплинговские), людьми не становились, оставались животными (хотя это не упрек). Мы не виноваты, что мы люди! И, следовательно, не лежит на нас первородный грех! Но в древней категории греха бессознательно зашифрована способность человека быть просто человеком, а, следовательно, злоупотреблять своей свободой. Но это злоупотребление, вовсе не является непослушанием Богу!

Злоупотребление свободой - это нарушение свободы другого человека.
Поэтому мораль, ставящая человека в положение вины перед Богом, то есть "космической", первородной, метафизической вины - такая мораль в основе своей безнравственна. И в той мере, в какой христианство придерживается такой морали - оно безнравственно, так как такая мораль всегда может приводить и приводит к злоупотреблению властью над телом и душой другого человека, что мы и видим в реальной истории христианства, в том числе в истории христианских семей, не только государств. То есть в христианскую мораль, как в систему явно выраженных запретов и ценностей, не встроен механизм, процедура, которая не позволила бы кому бы-то ни было злоупотребить этой системой ценностей, какой бы высокой она не казалась. Такой системой запретов (заповедей) и ценностей всегда можно злоупотребить, чем человек с удовольствием занимался, занимается и будет заниматься.
И крайне показательно, что единственная подлинно этическая заповедь не включена ни в ветхозаветный, ни в новозаветный канон: НЕ УНИЖАЙ. Эта заповедь сильнее и этически важнее заповеди «не убий», не говоря уж о «не прелюбодействуй». Поэтому давно необходимо открыто обсуждать проблемы цивилизованной несексистской полигамии. Иначе адюльтер и профессиональная проституция обречены оставаться вечными тенями моногамной морали.
Ведь нравственность - это забота о том, чтобы не нарушить, по возможности, свободу другого, и она (в отличие от морали) связана с постоянным выбором. То есть нравственность не вертикальна и не статична, как мораль, а горизонтальна и динамична, что хорошо понимал Бердяев. Но вряд ли Бердяев был готов выдвинуть такой нравственный тезис: делай все, что угодно, если ты не нарушаешь подобную же свободу того, кто рядом с тобой. Присмотревшись, мы обнаруживаем, что такой максимой злоупотребить невозможно, так как она сама себя корректирует, строится как форма взаимодействия, а не как моральная догма.
Но что делать, если ты очень ХОЧЕШЬ нарушить свободу другого? Никто не может этому желанию помешать. Но как-то регулировать может - и это правовая система либерального государства. Почему именно либерального? Потому, что только в основу всей сложной системы либерального права положена вышеупомянутая максима "Делай все, что угодно, если ты не нарушаешь свободу того, кто рядом с тобой". И она, в свою очередь, выражена в фундаментальном, только по видимости чисто правовом, но, по сути ЕДИНСТВЕННОМ собственно НРАВСТВЕННОМ принципе (это значит, что было бы желательно его превратить из внешнего во внутренний), принципе ПРЕЗУМПЦИИ НЕВИНОВНОСТИ.
Очень многим хотелось бы мыслить этот принцип, как только внешний, чисто юридический. Но в том то и дело, что если мы ищем глубинные основания ПОСТХРИСТИАНСКОЙ НРАВСТВЕННОСТИ, мы вынуждены воспринять презумпцию невиновности, то есть утверждение, что человек невиновен, пока не доказана в строгой судебной процедуре его виновность (и то этот результат может быть поставлен всегда под сомнение) как ВНУТРЕННИЙ РЕГУЛЯТИВ НАШЕЙ НРАВСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ДРУГИМ ЛЮДЯМ. Важнейший же вопрос о совести, то есть о проблеме ТВОЕЙ собственной вины перед лицом своего внутреннего суда, должен, вероятно, (если здесь вообще применима риторика долженствования) регулироваться максимой ненарушения свободы другого, со всеми непростыми смыслами понятия "другой". А взаимосвязь этой максимы и презумпции невиновности, надеюсь, не нуждается в особом доказательстве. Или нуждается? Тогда покажите, почему эта взаимосвязь не очевидна.
Мои темы свободы и мое постхристианство, конечно же, одновременно постницшеанские. Но именно - пост. Критика Ницше христианства кажется мне сейчас довольно наивной, да и казалась всегда, так как великого Фридриха я стал читать внимательно несколько позднее, чем стал христианином, довольно подробно осведомленным в деталях догматического и мистического богословия. Думаю, хоть это, конечно, и нескромно, что мои антихристианские аргументы более точны, чем у Ницше. Мой путь к теме свободы был связан с собственным экзистенциальным и религиозным опытом, глубинным диалогом и тяжелым внутренним спором с православием, и, с христианством в целом. Этот спор, между прочим, по определению, перманентен.
Я имел евхаристический, и, если бы это не звучало опять же нескромно, я бы сказал - мистический опыт (что, впрочем, не только не противоречит одно другому, а просто эквивалентно). Опыт внутренней молитвы мне и сейчас чрезвычайно близок, не смотря на мое последовательное антихристианство. И я считаю, что здесь работает логика дополнительности. То есть я хотел бы радикально пересмотреть представление о целостности личности. Целостность строится с моей точки зрения как дополнительная структура, а не как синтезируемая, то есть как внутренний ансамбль дополнительных личностей, но об этом - отдельный разговор.
Не случайно уже абсолютно больной Ницше свои последние письма подписывал "Распятый", на что обратил внимание Т.Манн в своих статьях о Ницше и Гете, сравнивая «нехристианское христианство» Гете и «христианское антихристианство» Ницше. Я предполагаю, более того выдвигаю радикальный тезис, что подлинность христианского опыта в наше время может быть выражена только в умном (включая старинные коннотации этого слова, как в "умной молитве") антихристианстве.

Сообщение отредактировал Михаил Аркадьев - Mar 27 2006, 03:26 AM