[ Каскадный ] · Стандартный · Линейный К вопросу о происхождении языка.

[Алексей Воробьев]

Введение.

Существование языка в качестве одного из основных условий бытия самого человека есть факт не требующий долгих доказательств. Однако со знанием об этом существовании, несмотря на настойчивые попытки его обрести дела обстоят достаточно проблематично. Одним из аспектов этой проблематичности являются трудности, связанные с загадкой происхождения языка. Если современная наука благодаря эволюционисткой теории сумела выработать некую установку в собственных взглядах на биологическое происхождение человека, то с пониманием зарождения языка (а тем самым и духовным человеческим происхождением) все обстоит довольно запутано.

С некоторой долей условности можно сказать, что традиционно в вопросе о происхождении языка происходит противоборство двух подходов: натуралистического и конвенциального (сформулированных еще в платоновском «Кратиле»), первый так или иначе связан с теорией «божественного происхождения языка», второй имеет тенденцию к сциентискому на эту тему способу рассуждения, на сегодняшний день преобладающему, поскольку именно наука в современном мире берет на себя исключительное право по раскрытию истины. Впрочем, если задаться вопросом: что из себя может представлять конвенциональность человеческого общения до возникновения языка, то сразу же возникает проблема ее «естественного» постулирования, встраиваемая в различные теории языкового происхождения, ценность которых, однако, каждый раз оказывается довольно сомнительной. Так, например, существуют рассуждения, согласно которым язык произошел благодаря подражанию человеческого голоса звуком природных явлений (ономатопея, понимаемая здесь в современном значении термина, как отображение в слове некоторых звуковых качеств обозначаемого, а не как «делание имен» в первоначальном употреблении данного греческого слова), через эмоциональные возгласы со временем получившие концептуальное закрепление, за счет использования знаковых жестовых сигналов и т.д. Все эти и многие другие объяснения языка, увы, создают только видимость собственно объяснения, добиваясь эффекта некоторого правдоподобия, они проходят мимо сути того предмета, который собираются вывести и потому не мудрено, что ни одна из подобных гипотез ни разу еще не получила достаточного подтверждения для того, что бы перекочевать в разряд научных концепций. Дело тут обстоит так, что постулировать конвенциональность до возникновения языка оказывается по существу попросту невозможно, и если такие объяснения все же возникают, то они скорее вводят в заблуждение, чем пролагают дорогу к истине. Так, например, известно, что ономатопея имеет, так сказать, только обратную силу своего применения, то есть в ней не слова человеческой речи похожи на отображаемый ими звуковой образ предмета или явления, а наоборот этот звуковой образ похож на звучание того или иного, связанного с ономатопеей, человеческого слова (в этой связи, скажем, все животные являются исключительно полиглотами; то как кукарекает петух «на английском» мало походит на то, как он делает это «по-русски» и т.д.) Не менее сомнительно и то, что язык можно вывести из эмоциональных возгласов (ономатопея, кстати, имеет отношение к эмоционально окрашенному состоянию, за что часто бывает любима поэтами). Для того чтобы обрести статус лингвистических констант эти возгласы должны бы были прежде пройти через фонологическую модификацию, которая только и в состоянии бы была сообщить им постоянство значения. Но подобная модификация уже предполагает наличие завершенного фундамента языковой структуры, то есть опять таки мы имеем здесь не прямое, а обратное действие доводов предлагаемой гипотезы, имеющих смысл не благодаря, а вопреки ей. Если далее коснуться вопроса о возникновении языка из жестовых сигналов ( мы опускаем здесь обсуждения, связанные с языком глухонемых, обучением языку жестов обезьян, непроизвольных жестов и пр.), то ситуация будет выглядеть аналогично рассмотренным случаям. Даже простое указание жеста на предмет как на «этот» имеет дело с, так называемой, проблемой языковых индексалов, предполагающей выделение объекта, построения его «дескриптивного смысла», сохранения референции объекта в «возможных мирах» и т.д. Не вдаваясь в подробности, стоит отметить, что тема «индексалов» или квазиимен представляет собой на самом деле довольно сложный раздел семантики сингулярных терминов, предусматривающей наличие уже состоявшейся развитой логики естественного языка, а никак не отсылающей к чему-то изначально простому и очевидному.
Схожее положение дел можно отметить и в психологических исследованиях, связанных с конструированием процесса овладения навыками языка ребенком. Хотя подобное конструирование напрямую и не связано с универсальностью темы происхождения языка вообще, оно все же затрагивает эту тему в ее индивидуально-частном измерении. Относительно этих исследований приходиться отмечать, что все они как бы пытаются выводить источник реки из вод, которые черпают у ее устья; беря за исходное состояние дел уже выявленный языком так то и так то осмысленный Универсум, они задним числом приписывают к существованию этого Универсума детерминацию его происхождения по схемам поэтапного конституирования становления языковой коммуникации, наивно принимая за исходно простые и достоверные постулаты своих объяснений как раз то, что осмысленно объяснить было бы труднее всего. Признавая, что отрицание предположения о доязыковом освоении значения мира влечет за собой целый ряд трудностей каузального характера, мы вместе с тем должны отметить, что все попытки обойти эти трудности путем привлечения, принятых в естественных науках, детерминистских схем, приводят к результату в котором само существо языка, его суть и роль оказываются искаженными. В этом искажении язык низводится до прикладной функции человеческого мышления, до частной способности в ряде других, и коль скоро это происходит то еще скорее (фактически в самом начале) исследование заведомо промахивается мимо всякой возможности приблизиться к пониманию тайны языка, а тем самым и возможности подступиться к вопросу о его происхождении. В отношении языкознания вообще важно признать, что наиболее общезначимых и методологически выверенных результатов своей теории оно достигало не за счет использования в своем аппарате предпосылок, опирающихся на данные о человеческом существовании естественных наук, а вопреки им, пусть и не без труда освобождаясь от диктата биологизма, психологизма и прочего «натуралисткого» детерминизма как от предрассудков и ложных путей, уводящих в сторону от изучения данности языка именно как языка. Так, например, уже Фреге подчеркивал, что (ключевая для логической стабильности языка) категория «смысл» не должна отождествляться ни с какими психологическими фактами как явлениями чисто субъективного характера такими как ассоциативный образ, определенное представление и пр. Говорящий «солнце взошло» житель тундры субъективно переживает нечто иное, чем, произносящий эту же фразу житель экватора, тем не менее, смысл данного выражения и в первом и во втором случае один и тот же. Если считать «смысл» категорией психологической то попросту невозможно избавиться от произвола и полной неразберихи в какофонии культурных, социальных, языковых фактов при обсуждении проблемы понимания слова, отсюда его приходиться признавать «сконституированным абстрактным объектом», который естественным образом детерминирован быть просто не может.
Отказ от естественных научных теорий происхождения языка всего лишь освобождает место вопроса о языке от, имеющих псевдообъяснительную силу, теорий, но «пустота» возникающая на этом месте поначалу может оказаться тягостной и бременящей. Однако это именно философские тягость и бремя, и будучи таковыми они, конечно, требуют определенной решимости взяться за них и стойкости в способности эту решимость подтвердить…
Вернемся, однако, к натуралистическому подходу к языковому возникновению. Согласно этому подходу между словом и вещью существует необходимая связь. Помимо того, что связь эту общезначимым образом проанализировать еще никому не удавалось, главным аргументом против ее существования традиционно являлся факт множественности самих языков: одна и та же вещь в разных языках называется различным образом и это с необходимостью приводит к выводу о немотивированности «означающего» относительно «означаемого». На данную проблему, однако, достаточно яркий свет способно пролить осуществление генеалогической классификации языков, обязанной своим возникновением методам современного лингвистического анализа, сумевшим вернуть новую молодость старинному предприятию языковедов по поиску единого праязыка человечества. Еще недавно это предприятие воспринималось как лженаучное заблуждение, сегодня же, когда реконструировано около семи основных языков «надсемей» от которых происходит огромное количество языков современных, - версия о том, что все люди имели когда то общий язык и общую прародину уже не является всего лишь фантазией. Конечно, в данном направлении лингвистики еще существует масса пробелов, но уже сейчас данные о нашем языковом прошлом проясняют многие важные факты о загадочной истории «переселения народов», ломают привычные стереотипы, связанные с представлениями о том, что происходило с человечеством в древние времена, предоставляют возможность задуматься о истине языка в гораздо более широком, чем чисто естественно-научном контексте.
Но что же такого примечательного таится в перспективе когда-нибудь восстановить единый и общий язык человечества? Приближаться к ответу на этот вопрос следует с большой осторожностью. В качестве одного из мотивов его разработки мне здесь хотелось бы вернуться к уже упомянутом диалогу Платона «Кратил». Рассуждая в нем о происхождении языка, Сократ говорит о том, что учрежденные древними законодателями слов, первые имена вовсе не были даны вещам произвольно, но выражали подлинную суть и истину называемого, и только потом с течением времени ради удобства в произнесении и благозвучия исказили свое первоначальное звучание вплоть до того, что значение первозданных слов, дающих выражение открытому Логосу бытия, стерлось и сделалось непроглядным. Сумеет ли человечество вновь докопаться до древнейшего истока происхождения смысла? Что может означать снова обретенное прикосновение к нему? Как это прикосновение должно сказаться на нашей будущей истории?
Вопросы множатся и на первый взгляд они могут показаться даже несколько странными, но, тем не менее, они далеко не праздны, поскольку будущее познания, как мне представляется, еще не раз способно преподнести нам большие сюрпризы.

[Алексей Воробьев]

Про богохульство, «число зверя», фонему и пр., как-нибудь в другой раз. Сейчас давайте все же продолжим со временем.
Помыслить существование, опираясь на время – проблема на столько непохожая на все те проблемы, с решением которых мы обычно имеем дело, что, открывая ее в качестве фундамента исследования «жизненного мира», Гуссерль очень часто вынужден говорить о том, что ее понимание требует коренного изменения всего взгляда на вещи. Подобное изменение стоит значительных усилий и бдительности, может быть даже мужества, поскольку те открытия, что ждут человека в глубинном измерении «жизненного мира» означают коренную революцию всего его привычного мировоззрения, не могущую обойтись без не малых издержек. В мужестве Гуссерлю отказать было нельзя, те усилия, что он посвятил феноменологии тоже не вызывают сомнений, но был ли он при этом бдителен в совершенстве? Достоверностью, из которой исходит и к которой возвращается феноменологический анализ является «живое настоящее», это момент Теперь в качестве точки источника, дающего само бытие, но проблема в том, что темпоральные анализы настоящего присутствия у Гуссерля оказываются (не могут не оказаться) подорваны все теми же пространственными наглядностями, которым нам бы хотелось попытаться более не доверять. Как показал Деррида – это полностью перечеркивает весь замысел и притязания феноменологического проекта в целом, но с неизбежной подорванностью попыток человека обратиться к своему внутреннему временному чувству внешним пространством, столкнулся еще Кант; поэтому время он и определяет не только как внутреннее представление, но и представление внешнее (тут показательно как раз то место о кантовском доказательстве существования внешнего мира, что где-то упоминала Ирина). В разбирательстве с возникающими здесь проблемами возникает много философских осложнений, я не буду на них останавливаться, а сразу перейду к выводу, который может помочь их вроде как избежать: в вопросе об истине времени человек должен прежде всего озадачится вопросом о истине Бога. Подобную практику избрал некогда Августин Аврелий. Решение, к которому он пришел, до сих пор еще не оценено по достоинству, и у самого Гуссерля оно задействовано только во внешнем своем применении. Мы привыкли, что есть некое «прошлое» и «настоящее» сами по себе, но это неправда. Прошлого и будущего не существует, и полагание самих данных инстанций в качестве имеющих место является ошибкой мышления, поскольку есть лишь «настоящее прошлого» и «настоящее будущего»; нет и никогда не было и не будет ничего, кроме настоящего, только оно «было, есть и будет». Последними тремя словами обычно условно и переводится Тетраграмматон, то есть собственное имя Бога. Но путь к такому вечному настоящему назвать простым нельзя. Как знать, не его ли хотели пройти вавилонские строители? А что еще более интересно: не приближается ли современное человечество к тому, что бы само об этом не догадываясь, вдруг оказаться на финишной прямой этого пути?

[Людмила]

Мы привыкли, что есть  некое «прошлое» и  «настоящее»  сами по себе, но это неправда. Прошлого и будущего не существует, и  полагание самих данных инстанций в качестве имеющих место является ошибкой мышления, поскольку  есть лишь «настоящее прошлого» и «настоящее будущего»;  нет и никогда не было и не будет ничего, кроме настоящего, только оно «было, есть и будет». Последними тремя словами обычно условно и переводится Тетраграмматон, то есть собственное имя Бога.

Время, как категория протяженности (а любая протяженность имеет начало и конец), чуждо и и не свойственно природе человека, ибо не воспринимается и не ощущается им. Как Вы совершенно точно подметили, человек ПРЕБЫВАЕТ в вечном сейчас, тогда как прошлое и будущее МЫСЛЯТСЯ или являются достоянием памяти человека. Это совершенно определенный шанс всем нам, дающий возможность на "возвращение": НАЧАЛО (сейчас) всегда принадлежало нам и никуда не исчезало, из него, из НАЧАЛА произрастали и произрастают все "концы" (прошлое и будущее) Вселенной. Другими словами, понятие об этом должно нас, наконец, избавить от иллюзии, повергающей нас в немалое огорчение от невозможности что-то исправить или повернуть время "вспять": ничего не нужно возвращать- достаточно "сотворить все новое", и тот миг "сейчас", в котором мы пребываем вечно, дает вечное к тому основание.

Вы абсолютно правы, Алексей, сами того не подозревая, Вы почти приблизились к тайне воскресения или обновления мира. Еще чуть-чуть и придет мессия...

[Алексей Воробьев]

Еще чуть-чуть и  придет мессия...

Когда-нибудь придет, но стоит не забывать, что прежде Его прихода наступят и сбудутся самые тяжкие времена, каких еще не было, сколько живут на Земле люди. Еще более стоящее дело не только помнить о данном обстоятельстве, но и разбираться в тенденциях и мотивах этих самых времен. Я уже упоминал о том, что в православной церкви глобальная информатизация мира зачастую соотносится с новым Вавилонским столпотворением, но что стоит за этим соотнесением? Если приглядеться к его провозглашению, то нетрудно заметить, что оно построено на одних только коннотациях, совершенно никак не репрезентируя при этом никакого понимания того будущего, на которое указывает. Да, действительно, в Откровении Иоана, повествующего о последних временах, о Вавилоне говорится достаточно много, а при учете того, что современное религиозное сознание все более нагружается эсхатологическими предчувствиями упомянутое соотнесение навязывается само собой, но в нем тут реализуется только голая форма, лишенная всякого осмысленного содержания. Но озадачивает не только это, гораздо большую обеспокоенность следует высказать в отношении тех затруднений (или нелепостей), что вызывают информационные перспективы у тех, кто и должен заниматься содержательной стороной футурологических вопросов: политологов, социологов, экономистов, да и тех же философов. Ситуация складывается так, что все наработанные прежде концептуальные схемы опредмечивания места человека в истории в отношении проблем информационного сообщества работать просто отказываются. Отсюда эти проблемы или попросту еще не замечаются, или трактуются лишь поверхностным образом, или, наконец, и вовсе искажаются и подменяются досужими домыслами.
Взять, скажем, ту же, уже несколько раз мной упомянутую, тему машинного перевода. Какую здесь можно заметить проблему. Вроде бы чисто техническая задача, успешно (хотя и не без затруднений) решаемая, имеющая позитивное прикладное значение, подтверждающая еще раз успех познавательного потенциала современной цивилизации, ну и т.д., и т.п. Дальше всей этой поверхностной и близорукой банальности никто мыслить не собирается, а напрасно. Именно техническая исполнимость программы машинного перевода и означает преодоление, произошедшего в Вавилоне, смешания языков. Для того, чтобы это доказать, мне, впрочем, необходимо ввести философско-онтологическое определение самого процесса перевода слов с одного языка на другой. Такое определение требует привлечение достаточно сосредоточенных рассуждений о бессознательном, интерсубъективности, внеязыковой реальности и пр., поэтому воспроизведу только частные демонстрирующие указанную проблему моменты.
Всем нам известен тот радикальный поворот в истории человечества, что произошел в ней с реализацией математической формализации природного Универсума. Открытые на базе этой формализации законы полностью изменили как саму нашу жизнь, так и все о ней представления. Но вот приближается событие еще более грандиозное, нежели это. Впереди открывается возможность математизировать такую смысловую стихию как язык. На смену власти закона природы приходит новый порядок, и совершенно новый Закон. Я уже писал выше о том, что еще в двадцатом веке возникает представление о том, что важнейшие смысловые проявления человеческого существования демонстрируют структурную эквивалентность структурам проявления языка, но это представление так и остается покуда представлением, поскольку еще нет средств опредметить, сделать анализируемой сами «эквиваленты», но именно «машинный перевод» отменяет это препятствие. Возможность, благодаря числу приравнять значение одного слова к значению другого слова, полученное число соотнести с другими числами, все слова свести к одному слову или «Имени», выражающего собой единственное ключевое число – вот что во всем этом неким «формальным» образом в конечном итоге и должно состояться. Можно спросить: причем здесь онтология, история, судьба человечества? Само слово «перевод», я Вам скажу, вовсе не такое уж безобидное слово. Вспомним, к примеру, еще раз о Марксе. Именно Марксу, в чем и состоит его особая заслуга, удалось «перевести» человеческую онтологию и человеческую историю на язык, излагающий систему общественно-экономических отношений, количественным эквивалентом которых выступает денежная единица. Будучи доведен до своего предельного исполнения, то есть, как полагал Маркс, при современном ему классическом капитализме, этот «перевод» совершенно реальным образом делает деньги эквивалентом самого человека, причем таким образом, что человек полностью выражает в них свою собственную сущность, но крайняя степень «истины» такого выражения есть одновременно и крайняя степень для человека от своей сущности отчуждения. Маркс думал, что ложная предистория человечества заканчивается уже на его глазах, в этом он сильно ошибся, но предусмотреть еще один виток «исторической мерзости», он, конечно, не мог, хотя та формула «перевода» что он вывел действительным и окончательным образом как раз может исполниться лишь в том, что сейчас имеет условное название «информационной теории стоимости». К сожалению, я не могу здесь останавливаться на этой теме, но на почве (еще скрытого) действия этой «теории» в экономике уже сейчас происходят довольно странные штучки, лиха беда начало…Никто не сможет ни продавать, ни покупать…. и т.д.
Сущность денег по сути выражается только числом ( описание процесса того, как качество человеческого труда переходит в количество его стоимости у Маркса способно затмить всю «Феноменологию духа» Гегеля, нужно лишь суметь прочитать это описание в правильном режиме), нет ничего удивительного, что «число» некоторым образом уже давно правит миром, но это правление еще неявно, суть самого «числа» покуда прячется под ложными масками; математизация языка, открытие в числовой форме его собственного, уже явного закона, и наступление исполнения этого закона по всей Земле, - вот то, что заставляет нас в связи только с одной «проблемой» информационного сообщества вновь говорить о Вавилоне. Сказано, что не откажутся от того, что начали делать. «Благое» стремление человечества, что оно так или иначе, все еще не имея ввиду «смешания языков» для этого необходимых средств, неизменно вновь и вновь воспроизводи состоит в утопическом утверждении на Земле совершенного и справедливого порядка. Совершенный и справедливый порядок – это порядок, существующий на Небесах. Закон этого порядка есть Закон Языка. И вот этот Закон дублируется, копируется в информационном сообществе и на Земле. Вавилонская башня наконец-то достроена, но поскольку речь тут может идти только о дубле и копии (истина внешней формы, но предельное отчуждение от внутреннего содержания), то вместо сказки о земном рае тут нужно говорить только о земном аде. Скоро ли придет Мессия? Кажется уже скоро, но погодите, прежде этого придется познакомиться с совершенно другим «пришельцем». Прежде Христа дело надо будет иметь с его антиподом, человеком погибели.
Человеческие измышления на счет прихода антихриста по степени их бестолковости я бы поставил на второе место сразу после измышлений относительно исчисления «числа зверя». Что, к чему, откуда, ничего в них не осмыслено по существу, нагромождение бредовых ассоциаций и мракобесных фантазий. Да у нового порядка будет свой царь, но откуда он возьмется, какова будет его власть над миром, какой силой будет располагать эта власть? Эти вопросы даже толком не задаются, а зря. На самом деле антихрист – это не самый значимый и интересный персонаж Апокалипсиса. Власть он получит реально побывав «по ту сторону жизни» ( надо не путать с временной «клинической смертью»), чтобы вернуться оттуда уже не вполне человеком, но Идолом мира, обладающим видимостью всех атрибутов вечного божества или как бы вот-вот должного окончательно победить Царя вечной истины всего человечества. Ну об этом в подробностях тоже долго писать…
Впрочем, к чему это я? Ну да, вспомнил. Вы, Людмила, все в себе обставляете такой таинственностью, что по поводу некоторых Ваших посланий на форуме я просто теряюсь. Вот, например, мы попалась фраза, в которой Вы говорите Вию, что, когда он сочтет «число зверя» (надо полагать, что через это обретет истинную мудрость), то Ваша правота сделается для него несомненной (или что-то типа того). Примечательно, что у нас на форуме кандидатов в последней вступительной статье уже есть классический пример мудрости подобного «счета». Пример, конечно, в высшей степени абсурдный и примитивный, но я называю его классическим, поскольку какой бы изощренности не достигали попытки это число сосчитать, в какие бы претензионные изотерические одежды данные попытки не окутывались, их суть, как и в данном примере, будет представлять собой полную ахинею. Просто извращение какое-то: человек присваивает себе некую высшую (котирующуюся в глазах даже самого Бога) мудрость только за счет того, что начинает мнить Бога чуть ли не глупея себя самого. В связи с сказанным, по поводу числа зверя вынужден озвучить следующие положения:
Выше я говорил только о некоторых моментах внешнего ряда событий Апокалипсиса, но у него есть и событийный ряд внутренний, который гораздо более значим для подготовки прихода настоящего Мессии, несоизмеримо более значим. Счет числа зверя относится к стержневому сосредоточению всего этого ряда. Этот счет не готовый результат или решение, которое когда-либо было кому-то известно (в том числе и Вам), кроме Бога, хоть на земле, хоть на небе; это живой акт, процесс, в котором происходит реактивация, Возвращение, воскрешение, если угодно, всей прежней истории человечества в полной осознанности ее окончательной понятности. А если и говорить об этом как результате, то результатом оказывается тут условие и свидетельство во разделении «правых» и «левых» на самом Страшном суде, да и сам счет числа поистине страшен. Короче все не так просто, как некоторые об этом месте из Апокалипсиса нечто себе склонны придумывать, но в то же время и просто, просто как само совершенство промысла Бога о спасении человечества.
Видимо в этой теме мне придется взять на время тайм аут. Все более склоняюсь к мысли, что вопрос о происхождении языка требует для себя развернутого и последовательного изложения, из разрозненного набора мыслей и эпизодов целого полотна для изображения названной проблемы, кажется, не сошьешь. Федя мне уже предлагал книгу о Вавилоне садиться писать, но как-то преждевременной такая задача кажется.

Один учитель сказал: я хотел написать книгу, в которой нашлось бы место для всего человека и назвать ее «Адам». Но потом я подумал и решил это не делать.