|
Уважаемые коллеги клуба Phenomen.ru! Позвольте продолжить наше общее знакомство с Восточной Сибирью – представить на общее обозрение анализ историософского трактата В.Г.Распутина «Сибирь, Сибирь…». Думается, что написанный в конце прошлого столетия примечательный трактат о судьбах Сибири представляет несомненный интерес и в наше живое время.
Коноплев Н.С. (проф., Иркутск)
konoplev@home.isu.ru
ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ СИБИРИ
Репортаж-палинодия
о «Земле Обетованной», предстающей научно-художественным исследованием - историософским трактатом В.Г. Распутина «Сибирь, Сибирь…»
Покорением или освоением помечена планида Сибири? Провальным ли для нее оказался двадцатый век?
Для писателя – одного из «забойных» советских классиков - Сибирь – «это легкие планеты» (Распутин В.Г. Собр. соч.: В 3-х т. Т. 3: Сибирь, Сибирь… Очерки. Публицистика. – М.: Мол. Гвардия, Вече, 1994. – С. 8). А коли так – придает она Земле столь нужную сообществу динамо-равновесность. Обговаривая поставленную тему, В.Г. Распутин ею «обеспечивает» предельно широкое – глобальное - предназначение Сибири. В ней «расфасовывается» разноэтничное народонаселение, среди которого ведущее положение занимают русские: их деятельностью затверждено минувшее четырехсотлетие «полунощного края». Его будущее, надеемся, также за нами. Автор подчеркивает: русские, начиная с Ермака (ум. 1585), покоряли Сибирь; затем уж осваивали ее. С последним - согласны. Но - завоевывали… Да, Ермак Тимофеевич сразил (1582) Кучума (ум. ок. 1598), неровного властителя Сибирского ханства, однако в эпопее «созидания» Сибири это – «конъюнктурно-нашумевший эпизод». Иначе вряд бы неутомимый первопроходец Семен Дежнев (ок. 1605-1673) уже в 1648 г. – «Уму непостижимо!» (Там же. – С. 16) - обошел мыс, отделяющий Азию от Америки и названный его именем. …Вот испанские «цивилизаторы» взаправду разнесли индейцев – почитайте Бартоломе де Лас Касаса (1474-1566), свидетеля со стороны победителей. Мотив покорения нужен автору трактата для развенчания насилия над уникальной сибирской природой, беспрецедентно прокатившегося «безжалостной» Советской Властью (которая – хотим быть верно понятыми! - Сибирью – при всех имевшихся здесь экоиздержках /вплоть до дикого желания повернуть неизвестно куда могучие реки/ ковала ядерный щит Родины, а без него мы не занимались бы сейчас разбором распутинского создания; да и само оно – убеждены мы - никогда бы не вышло). Примерами по часто проблематичной, а то и нарочитой дискредитации эпохи «беззаветного социалистического обустройства общественных отношений» с втянутыми в него «разноукладно расположившимися сибиряками» пестрит завораживающий подсознание читателя текст; и это сближает «природно-аборигенную историософию» сторонника чаадаевской ревизии отечественного прошлого с теми – «сибирскими» - положениями «Записок из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского (речь у «больной совести нашей» /так «отрецензирован» властитель дум человечества основоположником пролетарской литературы А.М. Горьким: 1868-1936/ идет о Сибири, «засвеченной», правда, лишь тюремным Омским острогом), которыми он (т.е. Ф.М. Достоевский /1821-1881/) оперирует с целью разоблачения строя, в котором «жил русский народ при царях из дома Романовых» (В.И. Ленин /1870-1924/). Обнажаемый «маститым старожилом» изувеченный «Иванами не помнящими родства» нежный по причине «климатических дисбалансов» организм Сибири «вопиет» многими весями - Тобольском, Байкалом, Иркутском, Горным Алтаем, Кяхтой, Леной-рекой – вплоть до заполярного Русского Устья в низовьях реки Индигирки (такова картина неизбывного «субконтинентного» разора). Дальше – некуда! По вполне объяснимому подтексту (книга создавалась преимущественно советскими временами) обойден ГУЛАГ. А ведь Сибирь «вселенски» вострубила о себе как раз лагерной темой! Заиграй оная сочными красками (выстраданного автором научно-художественного промера живой жизни «категорическим императивом»), вышло бы что-то наподобие пресловутых писаний создателя «образованщины». Но и без того Сибирь - сырьевой придаток метрополии (а ныне – добавим от себя – «всей оставшейся части планеты») - под пером защитника региональных свобод превращается в «антиприродного монстра». И всё из-за того, что Центр выкачивает «туземные» богатства засылаемыми добытчиками (они же - «архаровцы»).
Что сталось с обитателями «полунощного края»? Спасенье – в согласии с теми, кто с Русского Устья
«С тех пор прошло где триста, где двести лет. И как же всё переменилось! – восклицает патриот Малой Родины. – Переменилось не только в лике земли, на которую некогда сел человек и которой кормился, но и в отношениях его с нею. Теперь он превратился в хищника – жадного, беспощадного и неумного. Нет от него жалости ни зверью, ни птице, ни траве, ни воде» (Там же. – С. 301). Униженная, истерзанная Сибирь задыхается от страданий и несомненно погибнет, если мы не спасем ее всем миром. Отстоять Сибирь значит вернуть ее самой себе. Ведь «нет ничего в мире, что можно было бы поставить в один ряд с Сибирью. Кажется, она могла бы существовать как самостоятельная планета, в ней есть все, что должно быть на такой планете во всех трех царствах природы – на земле, под землей и в небе» (Там же. – С. 8). Уберечь громадную территорию, доставшуюся «России легче, чем можно было предполагать» (Там же. – С. 20), – кропотливо-тяжкий удел. Он связан с необходимостью каждому из нас приобщиться к «матери-земле», изжить неуемное потребительство... Весьма показательными здесь предстают русскоустьинцы. Едва ли не четыре столетия «зависают» они полярно скрученной Арктикой. …Природа на них не в обиде: их жизнь в Русском Устье «интимно» слита с изматывающей силы сендухой (тундрой), «заявленной» «единым дыханием бесконечной распростертости» (Там же. – С. 231). Но если человек соблюдает законы «вечной мерзлоты» - какой удивительной гармонией (предполагающей личностную открытость) это может зазвучать «мягкими сибирскими зонами»: на Алтае, в Тюмени, Иркутске, Кяхте! Всплывающая тема индивидуально воспроизводимой самодостаточности представлена в художественном исследовании эколого-антропологическим разворотом. И – выходит: «бессметно прибыльная Сибирь» беззащитна. Завладевший ее «достатком» переселенец был испорчен «природным богатством и мало заботился о его сохранении» (Там же. – С. 276). То же скажем и о нынешних «плановых расхитителях сибирского чуда». Всесторонне растаскиваемые богатства Сибири провоцируют на ее территории взращивание безответственного социотипажа. Его «разумно обеспеченная» «ненасытность» (Там же. – С. 285) доказывает «ложность и гибельность … цивилизации» (Там же. – С. 284).
Мечты о новом человеке и программа его обустройства
После «погребения» утратившей свою жизненность цивилизации, прорицает «неотмирный ясновидец», «возможно, и явится новый человек, который … найдет спасительно-утвердительные пути и не перепутает разрушение с созиданием. Как знать, - приглушенно уверяет себя (и читателя) воитель сакральной мудрости, - не подготовляется ли он, этот новый человек, уже сегодня, не перестраиваются ли в нем клетки мозга мало-помалу в какой-то иной порядок и не выдвигаются ли поперед всего остального духовные начала, так долго чаемые, так истово отмаливаемые для последнего воскресения» (Там же. – С. 285). И тогда, надо полагать, Сибирь обернется искомой Землей Обетованной. Как мы видим, эколого-антропологическая программа возрождения промеряемого ареала предполагает три исследовательских направления: 1) анализ сибирской – естественно-человеческой - природы, предусматривающий разворот генной инженерии (в противном случае клетки мозга не обретут иного /чем тот, которым он руководствуется/ порядка, и дело само собой заглохнет) с целью отслеживания роли «сибирской исключительности» в становлении нового человека (заметим, опять-таки в скобках: это невыполнимо из-за того, что среда обитания, даже если ею выступает Сибирь, и человеческая природа – величины малосоизмеримые; они – в разных «весовых категориях»); фактически речь здесь может идти о поисках характера соотносимости в «перипетиях» между местно-сибирскими условиями и спецификой воспитания толерантности у подрастающего поколения, способного выдвинуть из своей среды воистину нового человека; 2) поэтапное раскрытие духовности сибиряка (и это в разных местах своего труда осуществляет писатель, отстаивая, говоря «суконным языком», правомочность философской антропологии с диалектико-материалистических позиций фиксировать внутреннее единство телесного и духовного начал в индивиде), определяемое его (т. е. сибиряка) нравственными ориентирами, преисполненными «языческими устоями» и вместе с тем – ценностями православия (о чем неоднократно свидетельствует излагаемый текст); 3) представляется актуальным подход, «оберегающий» обоснование «конца истории» (выступающего у В.Г. Распутина «отмаливаемым последним воскресением»). Высказанные тезисной формой «нестрогие» направления (о которых писатель может не упоминать, но которые «объективируемы» раскрученной нами редукцией) примечательны тем, что, будучи устремленными к разрешению загадки человека, – всего лишь символически прочерчены. Наука же – в силу ее аналитичности - оперирует не символами («свертывающими» смыслы и оттого лишенными верифицируемости), но стянутой (содержащими в себе конвенционально выстроенные значения) знаками информацией. Переживавший столетиями эволюцию сибиряк у В.Г. Распутина из «естественно многомерного субъекта трудовой деятельности» обернулся «плоским плотоядным зомби» с его бездумно-настырным «девизом»: «Чем хуже – тем лучше!» И «негодно беспечный» выразитель местного народонаселения – подчеркивает радетель грядущего сибирского возрождения - выстраивает бесчеловечную линию поведения всей нынешней цивилизации, «которая рано или поздно … сойдет с лица Земли» (Там же. – С. 284).
Утопия – антиутопия - реальность
Сибирь же здесь - «строевой плац бесшабашного апокалипсиса». Если допустить, что мы хотя бы приблизительно верно изображаем настроения бескомпромиссного правдолюбца, его картину сибирской реальности трудно принять ввиду ее «антиутопной» заостренности (к примеру, так мощно заявившей о себе замятинскими «Мы»). Антиутопия «оттачивается» преодолеваемой ею утопией. Тысячелетняя отечественная история демонстрирует упорное движение россиян от утопии к утопии, обретавшее на практике всевозможные формы «народного самодержавства» и духовно сдабриваемое «евразийским резонансом» с его неподдельной юродивостью - стало быть блаженством. Ф. Энгельс (1820-1895) однажды не без юмора срезюмировал: всё, что имеет начало, опирается на логичный финал. Конец «бескрайним» российским утопиям положил Великий Октябрь (1917) как «выброс» набатно прозвучавшей антиутопии (гениально «оборудованной» вышеупомянутым «бестселлером» Е.И. Замятина /1884-1937/). Став тормозом на пути утопизма, антиутопия открывает вполне зримые очертания общественно-личностного совершенствования, подрывая себя его осуществлением. В нашей стране это предстало интенсивно развернувшейся цивилизацией (ударными сталинскими пятилетками) с ее необратимым стремлением объединиться с общинно слагаемой культурой. Синтез цивилизации и культуры обрел себя «обликом» великого советского народа (с его социалистическим бытоукладом, защищенностью человека труда), разгромившего фашизм – мощнейшую армаду за последние десять тысяч лет (т.е. за всё время пролонгирования цивилизации «борьбой всех против всех»). Подчеркивая, что «Сибирь и Россия – одно целое» (Там же. – С. 29), писатель – вослед М.В. Ломоносову (1711-1765) - прекрасно осознаёт: российское могущество прирастает Сибирью; и спасение Сибири неизбежно направлено на сохранение России. Больно произносить, но – исчезает Россия в самогеноциде. Богатства ее становятся условием процветания чужих земель. Нам бы объединиться перед столь «разнузданным коллапсом», пресечь зловредные «междуусобья», памятуя: в предстоящем переделе «антропосферы» Сибири-то прежде всего мы и лишимся. Как легко досталась она нам (будто «небывалый фарт» /Там же. – С. 20/), так «самовольно уйдет с молотка». Да уж и нас не станет: исчезнем мы, как «испарились» вавилоняне, древние греки, ацтеки. …Смотреть на Сибирь взглядом, объединяющим утопию и антиутопию, явно недостаточно. Следует обратить внимание читателя на то, как антиутопия, отторгая утопизм, «благоволит» нашему вхождению в мировое сообщество. При этом мы, конечно - под влиянием транснационального капитала и масскульта, – утрачиваем многое из национальных достоинств, зато учимся у «передовых» стран борьбе за элементарное выживание, неподдельный суверенитет («с волками жить – по-волчьи выть»).
Проструктурируем феномен сибиряка и узрим «магический кристалл» ноосферы
Исследование В.Г. Распутина может служить «методическим указанием к действию». Мы понимаем затрагиваемую тему так, что коль скоро Сибирь – «безмятежно-залежный конгломерат», высшая составляющая которого не просто человек, но – Сибиряк (напишем это слово с заглавной буквы, ибо в нем сосредоточено содержание, соответствуя которому человек «сибирской породы» /Там же. – С. 30/ – это тот, в котором «человеческая естественность», аккумулирующая телесность вместе с внешне- и внутреннесоставляющим аспектом «моего Я», паритетно соотнесена с искусственной человеческой природой, или духовностью), становится очевидным: произведенный писателем его расклад «взвинчен» вышеозвученным понятием «новый человек». Попытаемся вслед за тонким наблюдателем «многоаспектной личностной нюансировки» уловить его – нового человека – «неприметную соборность». Прежде всего речь идет о том, что сибиряк – русский человек. Однако он явно природно метисирован - породнился с «коренными народцами» (Там же. – С. 222). Так к облику «аборигенов» Русского Устья сказались «причастными» юкагиры, эвены (ламуты)… Зато русскоустьинцы подарили нашему времени древнерусские языковые традиции. Состоялась радость общения с прошлым. Мы будто переживаем эпоху Ивана Грозного (1530-1584), когда слышим: «п е р с т (палец), з а г л у м к а (улыбка), о з о й н о (громоздко), г о л к (гул, раскат), к о р ж е в и н а (ржавчина), к а р г а (гряда, полуостров)…» Так вот, отмечает исследователь, «язык, фольклор и традиции прежде всего помогли этим людям выдержать в краю, который давно назван пределом выживаемости, и явиться перед Россией вполне русскими, а в некоторых чертах русскими больше, чем все мы, содержавшиеся в общем национальном теле» (Там же. – С. 228). Это глубокое наблюдение над русскоустьинцами вскрывает проблему так называемой духовной метисации, приурочиваемой к разноаспектному выявлению архаических пластов духовности – в соответствии с учением К.Г. Юнга (1875-1961) об архетипах (См.: Коноплев Н.С. Историческая выводимость восточносибирской – метисированной – духовности: К постановке вопроса / Н.С. Коноплев // Россия и Восток: взгляд из Сибири: мат-лы и тез. докл. к XI междунар. научн.-практ. конф. Иркутск, 13-16 мая 1998 г. : в 2 т. / под ред. В.И. Дятлова и В.П. Олтаржевского. - Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1998. – Т. 1. – С. 36-40). Еще весьма «заразительный колорит эпохи» обнаруживает В.Г. Распутин, когда отделяет веру сибиряка - речь опять идет о русскоустьинцах - от ее религиозного варианта. Этим прокламируется наличествующее в данном случае двоеверие - корень духовности сибиряка, способ его жизненного самоутверждения. Под влиянием двоеверия вскрывается «личностное амплуа» обитателя «мест не столь отдаленных». С одной стороны, сибиряк породнен с окружающей его суровой природой, слит с ней в ее экологической разверстке; с другой – «окутывает» «даль неоглядную» своим возвышенным стремлением преодолеть земное притяжение. Да уж не свой ли духовный тезаурус интересным повествованием выверяет рассказчик-сибиряк? Конечно это так; и в то же время драматическое прозрение «собирателя истины» вбирает многое из соображений его земляков, а также мировоззренческих интенций самого автора – создателя настоящей книги (и - попутно: «Сибирь, Сибирь…» - научно-художественное исследование /правда, с вкрапленной в него публицистикой/ - не позволяет напрямую отождествлять образ вдумчивого рассказчика с личностью В.Г. Распутина – уроженца Прибайкалья). Итак, «русский в Сибири видоизменился в тип сибиряка, имеющего отличия и в психическом складе, и даже в физическом облике» (Распутин В.Г. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 3. – С. 20). Всё это - результат выбора «русского мужика»: выражение его свободы, приведшее к формированию новых «этнических прорисовок». «Поэтому, - замечает автор, - нет ничего удивительного, что чем дальше в глубь Сибири, тем больше смешанных браков и тем чаще азиатчинка в русских лицах» (Там же. – С. 21). Природе требуется время, чтобы достроить тип сибиряка, и «видно, что делом этим она занимается не без удовольствия» (Там же. – С. 22). Кроме того русского сибиряка «формировала народная вольница» (Там же). …Этнически пребывая в становлении (здесь наблюдается природный срез «попечителя» широких долин и «убойных» хребтов), социально сибиряк «опоясан» «утрамбованной» системой общественных отношений, соответствуя которой он «прокручивает» братски слаженный коллективизм. «Индивидуальный подспуд» сибиряка напрямую (без посредничества создаваемой НТР глобальной искусственной среды) сдобрен соседством близких людей, «благонравной страдой однодельцев». Мы можем - «горизонтально-вертикальным подспорьем» - запечатлеть своеобразную структуру личности сибиряка. «Горизонталью» она (т.е. структура) набрасывает его этнический портрет; «вертикаль» следует уподобить лестнице для упрямого восхождения «ее стойкого воздушного акробата» к его, выразимся метафорически, «неземному быванию» (пусть не покоробит читателя «акробат»: лишь он мастерством исполнения приоткрывает завесу «неземному быванию»). Послушаем сердечное излияние «нашего визави» о Байкале (и постараемся представить «трансцендентную заоблачность», которой грезит охваченный своей светлой долей «потенциальный небожитель»). Писатель размышляет: «…можно было бы решить, стоя на берегу этого чудо-озера и глядя на его ближние контуры и воду, на его краски и озаренность сверху, от которых даже и не тает, а обмирает в глубоком обмороке душа, - можно было бы решить, что Байкал случайно обронен с какой-то другой планеты, более радостной и богатой, где с тамошним жителем он был в полном согласии» (Там же. – С. 33-34). И мы резонно предполагаем: пиком духовности сибиряка становится то, что раздвигает в его сознании перспективы – и они подкрепляются «видением Байкала» - коллективно сооружаемой ноосферы. Такова структура «незамутненной», «изначально субстантивированной» личности сибиряка, складывающаяся из подобранных фрагментов «историософских вещаний» апологета активной взаимообусловленности «дольнего и горнего миров». Это резонирует с тем, что, «опершись на Сибирь да еще на некоторые, пока заповедные районы, человечество могло бы начать новую жизнь. … И если слово «Сибирь» в своем коренном смысле не означает «спасение», оно могло бы стать синонимом спасения» (Там же. – С. 9). Системно отлаженная структура теперь уже феномена сибиряка – это не что иное как художественное обоснование статуса «нового Мессии», «облаченного» «материей Сибири». Вот она – «вызревшая совместимость человеческой души с природным духом» (Там же. – С. 24).
Приобщаясь к возвышенному постижению сущего…
…Молчанием возвысим (далекое от мистики) сошедшее на пророка откровение. Мы даже намерены прояснить «уготованную» сибиряку структуру его личностного самовыражения: ее «облик» (это слово взято в кавычки: в нем сконцентрировано сияние вневременности, вбирающей в себя нечто человечески непреходящее) приближает нас к «вознесенному провидением» Новому Человеку, научно-художественное исследование коего «Сибирь, Сибирь…» - нерелигиозно-вероисповедное «Евангелие от Валентина». DIXI!
Вместо заключения: молчанием коснемся неизведанности
…Что бы мы ни повествовали о людях сибирской судьбы, она всегда сохранится преисполненной таинственно-безмолвной верой. И все же «классические фрески», подобные той, что стала предметом предложенной палинодии, позволяют объективировать веру разумно прослеженным словом.
…Устами Священнобезмолствующего Избранника сибирская тайна обретает голос.
|
