|
Коноплев Н.С.,
д. филос. н., профессор ИГУ
СТРАСТИ ПО А.В. ВАМПИЛОВУ, ИЛИ КУДА ВЕДЕТ «УТИНАЯ ОХОТА»?
Постановочный репортаж
/Предпринята – на уровне принципов, а не «эмпирической конкретики» - попытка проследить соцреалистическую направленность пьесы А.В. Вампилова «Утиная охота» - так, как бы это движение (т. е. социалистический реализм) в литературе заявило о себе нашей современностью. Прочтение ныне классической драмы способствует осуществлению «судьбоносного мероприятия» по «уложению» в наших сердцах пророческих видений «горнего наблюдателя» за «дольними» - земными – делами всех тех, кто «застрял в пути», а также противостоит «масскультовской зомбированности»./
«Утиная охота» фокусом «шестидесятничества»
Драма А.В. Вампилова (1937-1972) «Утиная охота» (1967) [1] создана, как видит читатель, шестидесятыми годами минувшего столетия, и, стало быть, автор ее – активный «шестидесятник». Социально он – упоминаемый шестидесятник - человек, отягощенный рефлексией по утраченному «раю» (но – полагает «умудренный провидец» - «обновление» не за горами) как дружно сорганизованному общежитию, в котором далекими уже тридцатыми-сороковыми годами (ХХ в.) утвердилась отлаженная социалистическим строительством норма поведения: «один за всех и все за одного». Она увлекает каждого соприкасающегося с ней. Однако ее перспективы невольно ограничены ввиду «затратной человечности» - неимоверных трудностей, выпавших на долю «первопроходцев Нового Мира». «Смена вех» в осознании будущего вызывает у Виктора Александровича Зилова – молодого инженера ЦБТИ, главного персонажа пьесы - «тошноту» («словечко» заимствуем у А. Камю /1913-1960/), анализируемую «трубадуром потерянного поколения» с литературных позиций соцреализма. Зилов, стремясь осознать происходящее с ним, обращается к «делам давно минувших дней» (А.С. Пушкин /1799-1837/), приоткрывающим «скукоженному» персонажу «тайные пружины» его охвата «порывом мрачной бездны». Серией воспоминаний «сконцентрированный антигерой» вновь приобщается к «высокому и пркрасному», чем когда-то, вероятно, он наполнял свою жизнь. Об этом свидетельствуют «реплики из прошлого» - «кадры» «любовных скитаний» Виктора и его будущей «второй половины» - учительницы Галины. Они поженились и даже получили квартиру в новом типовом доме. Семейной жизни, однако, не вышло… Работа удовлетворяет Галину отстоявшимися ценностями как условием ее возрастающего неприятия «совершенствующимся эгоистом». Согласно «закону подлости», отрицательное в индивиде пышно расцветает при соприкосновении с человеческим совершенством. Это мы и наблюдаем по «цветам запоздалым» бледного счастья Виктора и Галины. Галина завораживает близких ей людей «стоическим этосом», она воистину неподражаема.
Поможет ли Достоевский разобраться в Зилове?
…Смелый «тайновидец духа» Ф.М. Достоевский (1821-1881) указывал: зло в человеке глубоко запрятано; оно принадлежит нашей – осоциаленной - природе, а не привнесено извне. Безошибочно обходя «завалы» теодицеи, Ф.М. Достоевский, надо сказать, затруднялся с отысканием тех межчеловеческих связей, на одном из полюсов которых находилось бы зло, на другом – добро. Изображая князя Л.Н. Мышкина – носителя всеблагой (т. е. религиозной) умиротворенности, - «больная совесть наша» (оценка А.М. Горьким /1868-1936/ Ф.М. Достоевского) справедливо полагает: Лев Николаевич призван оттенить «дольнее зло». «Сакраментально» его «осваивая», «посюсторонний двойник Неотмирного Небожителя» обретает «статус» «идиота» - непреднамеренного «знаменателя зла». Выходит, «зло» и «добро» - не полярные по содержанию понятия; и связи, которыми они сопряжены, равномерно «размазаны» по жизненным потребностям. …Связав себя Зиловым, Галина - вполне нормальный человек – как бы «провоцирует» мужа на «непотребства» «состоянием собственной беззащитности». Она ни в чем не виновата, но - ответственна за «левые уклонения» супруга. Не справляясь с возложенными на нее («узами Гименея») обязанностями, «скромная и непокорная особа» отодвигается в разряд «бывших». Отношения между Галиной и Зиловым раскрыты с позиций искусства, настроенного на художественное преодоление недостатков поэтичным изображением «трудотерапии» (разновидностью ее является «перевоспитание», которым можно оперировать, рассматривая «непутевого мужа» в качестве «подопечного» «положительной жены»). Но драматург – полагаем мы, никому не навязывая своего мнения, - не выдерживает канонов «самого передового искусства» и - «стушевывается». Ибо мир А.В. Вампилова далек от внутренней упорядоченности. …Все же «Утиная охота» - образец советской драматургии, эстетизирующий «мировоззренческое кредо» «пытливых провозвестников неизведанного завтра».
Как сподручнее объяснить Зилова?
Как мы знаем, фокусом утверждаемого Великим Октябрем (1917) народного творчества высветился «обобществленный индивид» (т. е. человек-коллективист - противник «жизненного передела» «зловредными - прессингом искусственной среды - достижениями НТР»), стремящийся овладеть «образовательным тезаурусом» (тут же укажем: А.В. Вампилов застал лишь первые шаги НТР в нашей стране). …Зилов, перестав верить «возвышенному предназначению царя природы», «взнуздался» разворотом «телесных обстоятельств». Последним соответствуют витальные потребности, трансформируемые «праздным гулякой» в «естественные отправления». Критикуя общество, которое «не доглядело» за одним из своих «чад», мы не можем не отметить его (т. е. общества) стремление предоставить гражданину право жизненного выбора. Это важное обстоятельство «раскручивают» шестидесятники, чем обусловлены их успехи и неудачи... Привлекательность Зилова видна в его «плавной неподдельности овладения конъюнктурой». Будучи «мелким хищником», Зилов «дотянул» до неприятия окружающего его жизненного обустройства, и – однако – как беззастенчивый потребитель вовсю «уплетает» находящиеся «под рукой» продукты общественного блага (будь то предоставленная ему двухкомнатная квартира или «девочки» плюс насыщенное «виноводочными изделиями» кафе «Незабудка»). Зилов – надо отдать ему «должное» - «предельно всеяден». И одно наплывающее воспоминание за другим исподволь приоткрывают «психо-физиологическую изнанку» зацикленного алкоголем неврастеника. Цепь пережитого Зиловым определяет характер его самовыражения. Перед нами - художественное исследование «носителя подмоченной репутации» (речь идет о Зилове). Но драматург вынужден подчиняться им же выбранным «законам жанра», взбадривая изложение «картинно обставленными тремя действиями…». Просматривается непричастность «Утиной охоты» к «драматической Ойкумене». Такое мнение «подтверждено» объемными авторскими ремарками – показателем «вампиловских прозаизмов». …Не секрет, что любая эпоха диктует направленность «божественного творчества», утверждаемого соответствующими художественными приемами. Верно и другое: эпоха, тем более если она переломная, - не в силах сойтись с обманывающим ее временем (ситуация: «у времени в плену» /Б.Л. Пастернак: 1890-1960/). Так случилось и у нас после Великой Отечественной войны (1941-1945), особенно в связи с событиями начала - середины пятидесятых годов «сталинского века» (после ухода Отца Народов из жизни). Время, повторяем, сказалось обманным: правители говорили одно, а делали другое, подталкивая к пропасти еще не пришедшее в себя исстрадавшееся жестокими превратностями судьбы отечественное народонаселение. А.В. Вампилов как сын репрессированного учителя был заинтересован анализом того «стечения обстоятельств» (название первой /1961/ прозаической книжки начинающего автора), которое позволило великому народу выдержать беспрецедентные испытания и – преодолением горя, разрухи - создать мало-мальски сносную жизнь. …Следовало противостоять (узурпирующему сознание людей) времени, оборачивающемуся «горемычной безнадежностью». Она (т. е. «неприглядная стать»), словно «покрывало Майи», разрывала монолитное, преисполненное возвышенной народностью, сознание социума на мелкие куски. Казалось, высвобождается человек из-под глыб «вселенского тотоса». На деле же рядовой труженик оказывался заложником невесть откуда взявшейся, опрокинутой на него «слепящей либеральной тьмы». В ней заблудшие, особенно молодежь, заголосили по-разному – вот где кроются предпосылки «оттепельной полифонии» (точнее «какофонии»), художественно отложившейся «новой драмой». Здесь же – «истоки» драматургии А.В. Вампилова (мы, конечно, понимаем, что А.В. Вампилов – вне всякой зависимости от «эпохи» - имел самую что ни на есть интимную предрасположенность к написанию пьес; иначе весьма сомнительным стало бы его обращение к драматургии). Закавычивая «истоки», мы убеждены: свое творчество А.В. Вампилов связывал с исследованием сущности современника, а если уточнить – и на это «намекает» автобиографичность «Утиной охоты», - прежде всего своей – вампиловской – «социоданности» в пору интенсифицированно свершавшегося распада коллективизма. Это, в свою очередь, напрямую связано с углубленной саморефлексией, не терпящей – как утверждали некогда «любители изящного» - «театрального позорища». В разбираемой нами «Утиной охоте» «изящное самокопание» Зилова – предмет исследовательской программы автора с ее герметизацией внутреннего мира «неприкаянного грешника», пресекающей возможность его выхода вовне: на диалог. Диалогу подлежит «экзистенциальная выжимка» «зиловского подполья»; она и «озвучена» «драматургической вязью». Но это мелковато для жанра, где А.В. Вампилов признан «наставником» («метром»).
А.В. Вампилов – новатор!
Подлинное новаторство А.В. Вампилова, подтверждающее его «реноме классика», заключено в воспоминаниях Зилова. Эти воспоминания, шагающие по памяти как спрессованной информации, воплощают собою метисированную духовность с ее глубинными пралогическими интенциями. (Метисированная духовность – это умение индивида так скомпоновать свой «внутренний ресурс», по результатам чего всплывающие на «поверхность» сознания архаические пласты духовности напрямую заявляют о себе диалогом с «сиюминутным раскладом ментальности» [2].) Кажется, еще шаг по пути «герметической завершенки», и Зилов раскроется своим «непредвзятым быванием». Но здесь предстает «драматургическая задержка», связанная с тем, что автор не знает, что ему делать с персонажем. И он бросает его во все тяжкие… Зилов вдруг произносит (заимствованную из «Фомы Гордеева» А.М. Горького) ситуационно немотивированную разоблачительную филиппику против своих собутыльников, после чего «счастливый конец» в пьесе – тем хуже для нее! - становится неминуемым. …«Утиная охота» как драма не состоялась. Этого и не могло произойти, ибо втайне автор смотрит на мир глазами пророка, а на подмостках, где его видят все, вынужден рядиться шутом. Ненастоящий, «стелющийся ревизионистским лоском» антураж подталкивает талантливого, но «скомканного злобой дня» художника (как таковой он - А.В. Вампилов - к тому же «ощутимый мыслитель») на сделку со своей поэтической совестью. А.В. Вампилов подобную сделку – условиями «оттепели» как довольно отдаленному преддверию распада Сверхдержавы - умудрился заключить с самим собой: антропо-философское – и довольно глубокое: с «метисированным накатом» - исследование человека он отдал на «откуп» финальному – по пьесе «Утиная охота» - «хэппиенду». Художественно прочерчивая «лик современника», под влиянием чего Зилов «обнаруживается точечным разрушителем социальной гармонии», писатель – в полном соответствии с принимаемой им официальной версией искусства – выводит на «чистую воду» фактор опасности воздействия «эстетически невменяемых идеалов» (фиксируемых метафоричной риторикой персонажами пьесы) на «холодеющий климат повседнева». Показателен здесь «казус Ирины». Развращая деэстетизированными городскими нормами поведения невинное создание, Зилов «заражает» прибывшую из «районного захолустья» для поступления в вуз абитуриентку «прочувствованным безысходом». «Завербованный жизнерадостной теорией» А.В. Вампилов хотел бы противопоставить «зиловщине» нечто жизнестойкое. Но самые «отбойные» персонажи пьесы - «одномерные алики»: они дополняют Зилова, а вовсе не противостоят ему. Драматург, не справляясь с принципами соцреализма, манкирует безупречно выстраиваемый им «герметизм» как художественно совершенный способ постижения деструктивности «оттепельного застоя». Как «герметист» А.В. Вампилов, сосредоточившись на разгадке «человеческих тайн», достигает внушительных результатов (которые под стать прозрениям Ф.М. Достоевского). К примеру, драматург «обустраивает» картину художественной реальности (КХР). Такое было и прежде. Однако оригинальность вампиловской КХР видна в том, что эта картина «сосредоточена» на воссоединении таких ее важных срезов как повествовательно-исследовательский («воспоминания» Зилова, дающие нам представление о том, как раскрывается внутренний мир персонажа) и функционально-диалогичный (т. е. собственно драматургический, «растаскивающий» «воспоминания» «сценической круговертью»). Объединенные КХР в одно целое оба среза возводят запечатлеваемую картину на более высокий уровень «резистентности». Это выражается в том, что условиями наших дней индивид растворяется в многочисленных связях; и человечество устрашаемо (усиливающейся глобально «конструируемой» искусственной природой) динамо-неравновесностью… Захватывая широкие слои населения, она шантажирует его «сполохами антропного кризиса». А.В. Вампилов предчувствует грозящую катастрофу и занят поисками выхода из нее. В этом суть вампиловского «герметизма» - «метра-эталона» по улавливанию «пленительной человечности». Однако автор не доводит до конца свое благое начинание, переключаясь на раскрытие «диалогизирующей экзистенции». И в этом – свой резон. А.В. Вампилов, художественно оперируя «оттепельными аликами» (т. е. «последвадцатосъездовскими алкашами»), выходит на осознание угрозы нарастающей социорасшатываемости. Конечно, не каждый может это осознавать, но как большой художник А.В. Вампилов изображает такие межличностные связи, которые – на примере «тандема» «Зилов – женщины» - свидетельствуют о развале семьи как предпосылке самогеноцида социума «преддверием» «раскинувшейся» шестидесятыми годами минувшего столетия сексуальной революции: по ее «итогам» «бравый мужской пол» потерпел катастрофу. Но для женщин обретенная победа – не Пиррова ли она?
Противоречивость классика
Мы видим, что А.В. Вампилов как художник-мыслитель увлечен анализом индивидуально репрезентируемой антропосферы с ее «метисированной планидой». Изображая Зилова, А.В. Вампилов настроен на раскрытие «нулевого цикла» «среднесдельнообеспеченной природы проходимца». Однако «шум времени» (О.Э. Мандельштам /1891-1938/) мешает «теоретику человеческой неуравновешенности» до конца провести эту заманчивую в своей неопределенности «касательную» к «окружности здравого коллективизма». Следствием этого будет то, что интерес А.В. Вампилова - художника-мыслителя - смещается в сферу «тихой беседы с самим собой», по результатам которой – с ее негромким проговариванием жизни - в А.В. Вампилове просыпается «жгучий драматургический жар». Так, прервав художественное исследование человеческой природы в «чистом виде», А.В. Вампилов прикрывает отмечаемую «незавершенку» «драматическим действом» по проблеме жизненного выбора. Выбор, однако, возможен в случае глубокого личностного промера, осуществляемого тем же Зиловым. Но личность ли Зилов? Мы - в сомнении ввиду одолевающих его «профанно-псевдотворческих потуг». Можно полагать: А.В. Вампилов оттого переводит «воспоминания» в драму, что «душевные отстойники» Зилова не содержат «материада для исследования». Попутно разведем «воспоминания» и «драму», как они представлены в пьесе. «Воспоминания» направлены на то, чтобы их носитель - Зилов - оказался способным определить себя в своем достоинстве после ухода от него жены. Однако несостоятельность натуры Зилова видна в том, что отсутствие Галины особенно его не огорчает из-за флирта с Ириной. Здесь по нарастающей усиливается реализация «межчеловечности» посредством «драматического пробега». Автор «воспоминаний» срочно переквалифицировался в драматурга и, как ни в чем не бывало, перевел их «аналитизм» в «диалогическую разгрузку». Под влиянием отмечаемой переакцентировки автор уже не владеет темой. Зилов зачем-то решает стреляться, но этому предупредительно воспрепятствовали его друзья. После «безвкусных» препирательств, в которых со стороны Зилова выражено детское упрямство «уйти на тот свет» (рвение же друзей – помешать Виктору Александровичу эту «проделку» «застолбить»), Зилов «вынужден остаться в живых» и даже с готовностью вместе с приятелем Димой отбывает на утиную охоту. О ней стоит сказать особо. Утиная охота – отражение самого заветного, что есть в Зилове, - это «нарочитая» перелицовка стремления чеховских «трех сестер» умчаться в Москву. По мысли автора, утиная охота, на которую Зилов возлагает особые планы, - своеобразная моральная отдушина, соприкоснувшись с которой надломленный стрессами «завсегдатай пикантных знакомств» непременно пройдет через «сито катарсиса» и вернется в город обновленным. Можно согласиться с тем, что «утиная охота» – важная художественная находка Вампилова-драматурга. Но введение ее вскрывает иллюзорность авторского стремления «реабилитировать» Зилова. Утиная охота, коль скоро она состоится, способна лишь заглушить неправедность поведения одного из «обитателей социоподземелья». И это вполне понятно ввиду отказа автора «воспоминаний» докопаться до «замшелых глубин» зиловского «бывания». Сравнивая одержимость Зилова вырваться на утиную охоту со стремлением чеховских сестер «отбыть в Москву», мы отмечаем: чеховские создания преисполнены желанием «загладить» обывательское, по их мнению, прозябание в провинции служением «всеохватному прогрессу» «московской многоголосицы». Зилову такое не «грозит». Для него утиная охота – физическое времяпрепровождение, которое из-за прогремевшего скандала может оказаться несостоявшимся. Ну и пусть, считает Зилов. «Утиная охота» как символ наложена на драматургию разбираемого текста, становясь подспудным прикрытием его несостоятельности. Самое обидное (от чего, вместе с тем, никуда не деться!) - это то, что драматург придает «блудному денди» собственные черты: содержание пьесы излагает неудавшуюся семейную жизнь писателя, его нежелание искать компромиссы с близким человеком. …Мы вполне осознаём, что Зилов – это не А.В. Вампилов; А.В. Вампилов же - никакой не Зилов. В то же время, поскольку образ Зилова создан А.В. Вампиловым, этот персонаж неизбежно кивает в сторону его создателя, заявляя: «Он такой же». И в этом сюжетном обороте таится невольный художественный просчет А.В. Вампилова. А.В. Вампилов, воспроизводя «воспоминания», налагает на них «драму»: смешивает жанры. Выходит, он не справляется с синтезом обоих срезов ХКР. Не состыковка, но комплиментарная сопряженность жанров соответствует подлинной выразимости ХКР. …Автор выступает создателем «воспоминаний» и «драмы». В случае «воспоминаний» он делает упор на «собеседование» со своим внутренним миром, и «внешние обстоятельства» подкрепляют субъектную выраженность авторского «Я». При этом в рамках духовно-метисированной причащенности индивида память, сосуществуя в сознании автора с настоящим моментом времени, способствует многомерному, или, лучше сказать, объемному «прогону» сущего. Им (т. е. «прогоном») выступают «воспоминания» Зилова. Именно они демонстрируют, насколько этот персонаж личностно состоятелен. По этой линии, как мы помним, Зилов не дотягивает до «аутентичной человечности» и даже – в общении с женой – признаёт свою очевидную ущербность. Если переживания Зилова рассмотреть с позиций его бытийной заангажированности (понимая под бытием способ раскрытия сущности /сущего/, воплощением чего становится личность как «этически обрамленное творчество»), он явно - за пределами бытия: лишь «подвержен существованию». …Зилов не является субъектом деятельности, и его «выходки» - вне «поступочного охвата» (ведь поступок - всегда личностно задействован). Итак, не докопавшись до истоков зиловских воспоминаний, автор проверяет Зилова на прочность посредством сопоставления его поведения с окружающими персонажами: он переводит Зилова в сферу диалога. Быть может, это поспособствует вскрытию корней зиловской неприкаянности? Однако ничего «складного» из этого не выходит: дружки Зилова, как мы помним, такие же, как он. Наиболее «положительный» из них, Кушак, – мелкая карикатура на человеческое совершенство. …Преисполненный «производственной сверхчеловечностью» официант Дима - лишь удачно стреляет влёт на утиной охоте, и какие-то «нравственные императивы» для него не подъемны. И вот: кругом «моральное безлюдье», на фоне которого Зилов – «фигура местного значения». Чтобы как-то «взбодрить» реноме «сеятеля благодатной оттепели», автор держит его на привязи «длинных внутристраничных примечаний». Тем самым он готов нести ответственность за созданный им образ. Это весьма честная позиция, показывающая, что «яблоко от яблони недалеко падает». Действительно, Зилов – это выстраданное детище как прозаика, так и драматурга А.В. Вампилова. Как прозаик А.В. Вампилов прикрыл – за ненадобностью - саморазоблачительные «воспоминания» Зилова; как драматург – «высвечивает» своего протеже «мифической» утиной охотой. Поверя в нравственное возрождение Зилова, драматург очерчивает свои эстетические пристрастия принципами соцреализма. Однако тема, поднятая А.В. Вампиловым, настаивает на их развитии (а не на консервации). Выскажем отдельные соображения…
Соцреализм как искусство – в чем его ценность?
Реализм в искусстве предполагает отражательное воспроизведение действительного (т. е. того, что «здесь» и «сейчас» представлено «чувственной отдачей»; при этом отражение не имеет ничего общего с «зеркалкой») и того, что «там» - за горизонтом целеполагания (т. е. пребывает в сфере возможного, изобразить которое художник намерен исключительно «явлением суггестийности», или контекстом раскрываемой действительности, которая «между строк» таит в себе «чаемое будущее»), благодаря чему художественный образ, преодолевая «иллюзорное удвоение сущего», становится его моделью. Художественный образ как модель выступает результатом глубокого исследования взаимосвязи человека и мира. Великое искусство (несмотря на приписываемые ему всевозможные «измы»), начиная с Гомера /между 12 и 7 вв. до н. э./ (а в особенности с Гесиода: 8-7 вв. до н. э. /«Труды и дни»/), уверенно, опираясь на средства типизации (выступающие в данном случае методологией раскрытия КХР), двигалось по пути соединения предметного и духовного начал в человеке содержанием «сосредоточенной поступочности». Эта поступочность «текстуально» воплощает художественно претворяемую реальность и «кодируема» модельными показателями КХР, такими как мировоззренческая составляющая произведения искусства (она связана с отношением к нему путем амбивалентной соотносимости рационального и вероисповедного начал человеческой духовности, где рациональность уже неослабно «стянута» наукой), эстетическая – на базе гармонии – «наглядность» художественного образа, его очевидная «узнаваемость» и «чувственный промер» при «свете дня». Модельные показатели КХР выверяют меру реализма в том или ином творении искусства независимо от того, какое направление оно выражает. Так, «Герника» П. Пикассо (1881-1973), несмотря на «жесткую метафоричность», «преподносит пилюлю космического ужаса». Можно ли «прикольнее» представить его средствами живописи? – Трудно ответить. Желающие пусть попробуют… Мы кратко излагаем позицию реализма в искусстве... Но нас интересует соцреализм. Его содержание также сводится к художественному изображению «многоуровневой поступочности». Но в отличие от реализма как такового (обычно его именуют критическим реализмом), объективирующего художественный текст чем-то «потусторонним» (у древнегреческих трагиков это «боги» и «судьба», в искусстве Нового времени – «вечные» религиозные ценности, непонятная «романтическая взволнованность», «законы» и «обстоятельства», современное искусство «прикрывается» «философски-постмодернистским текстом»; и все искатели «художественного совершенства» хором заявляют: «Посредством искусства мы ищем правду жизни». С этим конечно же невозможно спорить), соцреализм «элиминирует трансцендент» (или «запредел») «искоренением» «объективности» как перегородки (которой не должно быть) между человеком и миром, личностным «Я» и окружающей средой. Давно уже замечено, что «объект» - это то, что должно быть преодолено. Б. Спиноза пытался сие осуществить, опираясь на пантеизм. То же делает философский материализм, оперируя универсальным свойством отражения. Искусство социалистического реализма в наибольшей мере открыто окружающей действительности, и это выводит его на художественное освоение будущего. Отсюда соцреализм, анализируя художественно оттачиваемую поступочность, основное внимание уделяет раскрытию «модельно выложенной» личностной неповторимости субъекта. Неповторимость – это то, что находится вне пределов досягаемости, пребывая целеположенным будущим. Прежний реализм преимущественно типизировал человеческие отношения, обусловливая ими незыблемость «земной тверди». Он подталкивал социум к эстетическому обоснованию «совершенствующейся бытообустроенности». Художественное раскрытие прелестей «мира сего», связанное с оформлением пожеланий коллектива на культуро-цивилизационное строительство, - вот что составляет заслугу этого конструктивного направления в искусстве. Соцреализм идет дальше. Он охватывает не только реальную действительность, связанную с настоящим временем, но направляет свои усилия на овладение будущим, «протекающим» одновременно с прошлым и настоящим, как заверяет нас в том «научно сподобленная» статическая концепция времени [3]. Обращаясь к творению А.В. Вампилова, наблюдаем стремление автора соединить критико-реалистические компоненты его художественно-исследовательской программы с установками соцреализма. Это видно по тому, как воспоминания Зилова, идущие, как мы сказали, по разделу «прозы», выражают – по мере их «обживания» драматургическим действием – критико-реалистическое начало пьесы А.В. Вампилова. Но то, что связано с поисками совершенной гармонии (попытки Зилова вернуться к семейному счастью, обеспеченность главного персонажа «перспективной оттяжкой» через предстающее ожидание утиной охоты…), переносится в сферу соцреалистической тенденции. Здесь повествователь – на первом месте: он устранил Зилова от ответственности за будущее. Оно бы ничего, но все же делать это было ни к чему. Конечно, автор повествования – явное действующее лицо пьесы «Утиная охота», что заметно по его «репризам» (направляющим внимание читателя в нужную сторону).
Гриша Дмитриев как наставник будущего властителя молодежной культуры
Вспоминаю тридцатилетней давности беседы с литературным критиком иркутской областной газеты «Советская молодежь» Гришей Дмитриевым. Гриша был товарищем А.В. Вампилова: оба учились в ИГУ (Гриша шел курсом старше). Аскетическая выразимость Гриши сильно напоминала поведение великого русского мыслителя Н.Ф. Федорова (1829-1903). Сближало Г. Дмитриева с маститым старцем и то, что как литературный критик Гриша отличался глубоким аналитическим чутьем. Длительно общаясь с Гришей, А.В. Вампилов учился у него. Полагаю, это видно по стремлению Зилова «очиститься» самоубийством. …Гриша рассказывал о литературных интересах А.В. Вампилова. Всё это укладывалось в наши тогдашние представления об искусстве с его просветительской миссией, о чем пророчески «вещают» творения самого А.В. Вампилова. Запомнились в передаче Гриши слова тогдашнего областного идеолога, сказанные им на встрече с творческой интеллигенцией г. Иркутска, о пьесе А.В. Вампилова «Утиная охота»: «Да, это роскошный ковер. Но в нем есть нити – такие нити…». (Нити, очевидно, по мнению Значительного Лица, следует изъять.) Вот она – объективно-партийная поддержка шедевра А.В. Вампилова. Выдающееся значение пьесы было признано «начальством», читающей публикой…
Но да славится соцреализм!
Со временем эта оценка обрела углубленное - «полифоническое» - звучание, что подчеркивает художественную многомерность искусства социалистического реализма, перспективы которого творчески воспроизвел классик советской литературы, иркутянин Александр Валентинович Вампилов.
Литература
1. См.: Александр Вампилов. Драматургическое наследие / А.В. Вампилов // Вступ ст. А. Калягина и Г. Товстоногова. – Иркутск: Издание ОАО «Иркутская областная типография № 1», 2002. С. 530-601.
2. См.: Коноплев Н.С. Историческая выводимость восточносибирской – мктисированной – духовности: К постановке вопроса / Н.С. Коноплев // Россия и Восток: взгляд из Сибири: мат-лы и тез. докл. к XI междунар. научн.-практ.кутск, 13-16 мая 1998 г.: в 2 т. / под ред. В.И. Дятлова и В.П. Олтаржевского. – Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1998. – Т. I. – С. 36-40.
3. См.: Молчанов Ю.Б. Четыре концепции времени в философии и физике / Ю.Б. Молчанов // М.: Наука, 1977. – 192 с.
|
