Писать на тему «новой хронологии» (далее – НХ), созданной академиком А.Т. Фоменко и его соратниками, стало уже не модно: за два десятка лет ожесточенных баталий на страницах книг, журналов и газет позиции пропонентов и оппонентов этой теории предельно прояснились. Тем не менее, на мой взгляд, в запале полемики остались незамеченными или, по крайней мере, не вполне осмысленными некоторые существенные «измерения» сложившейся проблемной ситуации, на которые я постараюсь обратить внимание в этой статье. Я буду исходить из посылки, что читатель знаком с основными положениями сторонников и противников НХ. Хочу также сразу подчеркнуть, что в данной статье я не выступаю ни в качестве защитника, ни в качестве противника НХ, считая своей задачей проведение сравнительного анализа позиций ее защитников и противников с точки зрения «незаинтересованного» (насколько это возможно) наблюдателя.
Хронология не даром считается «становым хребтом» исторической науки: ее пересмотр, по сути, означает пересмотр всей истории. Именно это и пытается планомерно осуществлять школа А.Т. Фоменко, возникшая в недрах механико-математического факультета МГУ. Нет нужды напоминать, насколько ожесточенно концепция НХ была встречена историками и представителями других наук, придерживающихся традиционного («скалигеровского» в обозначении Фоменко) воззрения на хронологию мировой истории человечества. В чем же заключается глубинная мотивация сторонников и противников этого подхода? Что, по сути, означает сама попытка (или возможность) поставить под сомнение всю историю человечества? И, наконец, закономерно вытекающий отсюда и почти пилатовский вопрос: «что есть история»?
Мы начнем наш анализ с рассмотрения методологических проблем хронологии – темы, с которой начиналась историография НХ, и которую сами участники дискуссии считают ключевой для разрешения спора. Проблема несовершенства методов гуманитарных наук обсуждается с тех самых пор, когда успехи математизированного естествознания (прежде всего, физики) стяжали ему славу парадигмы научности, образца для постановки и решения научных задач. Позитивистски настроенные ученые считали (и продолжают считать), что гуманитарные науки, в том числе и история, «не дотягивают» до уровня научности, присущего точным наукам и наукам о природе.
За примерами далеко ходить не нужно, достаточно присмотреться к тому, как формировалась традиционная хронология. Безусловно, древнейшие датировки в значительной степени опирались на мифологию и религию, имея мало общего с научным подходом; отсутствовала абсолютная шкала исторического времени, события привязывались к «векам», эпохам, эрам, династиям, царствам, олимпиадам и т.д., причем, смысл многих из этих понятий со временем менялся; совершались и накапливались различного рода ошибки (прекрасной иллюстрацией может служить пропуск нулевого года у Дионисия Петавия); «объективный подход» к датировке событий подчас заслонялся соображениями политического, экономического, религиозного или просто эстетического характера (вспомним о множестве датировок основания Рима или об установлении кардинальной даты «сотворения мира»). Позднее эти даты стали достоянием традиции и часто некритически передавались из поколения в поколение, неся на себе авторитет древности. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что традиционная хронология Скалигера и Петавия (16-17 вв.), на которую так или иначе опирается современная историческая наука, не свободна от вненаучных представлений и церковной традиции (на что справедливо указывает академик Фоменко).
Еще в позапрошлом веке был найден рецепт, позволяющий, как считали естествоиспытатели, «подтянуть» гуманитарное знание до уровня «подлинной» научности: следовало просто ввести в гуманитарные науки методы естествознания. Соблазн был слишком велик, чтобы выслушивать и вдаваться в суть аргументации В. Дильтея и его соратников. Академик Фоменко не изменяет «цеховой» традиции, заявляя о необходимости построить новую (читай: «подлинно научную») хронологию на основе строгих методов математики (прежде всего, математической статистики) и естествознания (прежде всего, астрономии). Посмотрим, удается ли ему в своем исследовании ограничиться лишь надежными методами естествознания и математики, и если да, то что из этого получается?
Применение методики датировки исторических событий на основе поддающихся достаточно точному расчету астрономических явлений можно проиллюстрировать на примере датировки Пелопоннесской войны по тексту Фукидида, тем более что в нашем распоряжении имеются мнения обеих сторон (А.Т. Фоменко и Ю.Н. Ефремова) по этому вопросу. Несмотря на апелляцию к астрономическим расчетам, дискуссия вокруг датировки Пелопоннесской войны, по сути, сводится к исследованию текста Фукидида, начиная с вопроса о том, когда и кем был написан этот текст, и заканчивая вопросами об интерпретации содержащихся в нем описаний двух солнечных и одного лунного затмения. Согласитесь, что тем самым проблема датировки Пелопоннесской войны выходит за рамки естественнонаучного изучения, и ее разрешение, в конечном счете, переводится в плоскость текстологического анализа, а отнюдь не астрономических расчетов.
Еще более занимательным представляется использование академиком Фоменко статистических методов в истории. А.Т. Фоменко предлагает забыть вообще о каких либо двусмысленных описаниях событий и оперировать голыми цифрами (прежде всего, продолжительностью правления как единственно надежным фактуальным материалом). В результате такого подхода возникает представление о многочисленных параллелях в истории, которые Фоменко принимается виртуозно отождествлять, видимо, следуя знаменитому принципу Оккама. Действительно, зачем плодить лишние сущности, история должна быть экономной наукой, поэтому и получается, что Возрождение – это не просто духовное возрождение древности, а сама древность, монголо-татары – это русские, Чингис-Хан – Юрий Долгорукий, а Иисус Христос – римский папа. Отождествляются не только традиционно разносимые во времени (на века) события и персонажи, но и совершенно различные географические места (!). А.Т. Фоменко не раз указывали на то, что «похожесть» или даже «цикличность» исторических событий не дает основания для их отождествления, однако это не заставило академика усомниться в правильности своих умопостроений.
В то время, когда А.Т. Фоменко всячески акцентирует династические, географические, текстуальные и прочие параллелизмы в истории, его оппоненты обращают внимание на не менее многочисленные факты согласованности исторических свидетельств (текстов, данных археологии, палеонтологии и др. смежных наук), делая при этом весьма интересные выводы. Для повсеместной и единообразной фальсификации имеющихся в нашем распоряжении артефактов потребовалась бы целая армия «гениев», обладавших завидными способностями, централизованно управлявшихся лицом, чьи полномочия сродни божественным, да еще к тому же сумевшим искусно замести следы и сохранить свое неприглядное дело в тайне.
Хочу обратить внимание, что напрашивающийся в данной связи вопрос о том, какой вариант истории вероятнее и правдоподобнее, на самом деле заслоняет другой, на мой взгляд, более важный вопрос – о том, что сама наша история превращается при таком подходе лишь в совокупность вариантов. Академик Фоменко последователен, по крайней мере, в одном пункте, а именно в признании тезиса, что могут сосуществовать различные варианты истории. Но длящаяся два десятка лет (а с предшественниками Фоменко – сотни лет) тяжба о «действительной» истории означает только то, что ни один из имеющихся вариантов не поддается окончательной верификации или фальсификации, что, в свою очередь, подрывает научный статус любого исторического исследования, ориентирующегося на математические или естественнонаучные идеалы. К тому же, формальный подход школы Фоменко вряд ли может иметь какие-либо обоснованные содержательные следствия, т.е. он имеет большее отношение к теории «возможных миров», чем к уникальной истории действительного мира.
Представляется, что на этом можно было бы завершить рассмотрение методологических проблем НХ – круг замкнулся. Но дискуссия продолжается. Почему? Причины этого, по всей видимости, лежат в другой плоскости.
Если бы академик Фоменко остановился на уровне создания «математических методов» для истории или даже собственно «новой хронологии», то вполне возможно, что его теория не имела бы столь оглушительного общественного резонанса, и что многие проблемы предложенной им методологии так и остались бы в скрытом виде, однако школа Фоменко вот уже несколько лет планомерно занимается полным переписыванием истории, неизбежно вторгаясь во множество сопредельных дисциплин. Познания математика Фоменко в астрономии, лингвистике, геологии, биологии и т.д. поражают воображение обывателей, а профессионалов заставляют в открытую говорить о «шарлатанстве» академика. «Шарлатанство» – это еще не самое грубое определение «исторического» творчества А.Т. Фоменко в отечественной литературе. Ученые открыто обвиняют академика РАН в том, в чем он обвинял историков прошлого, – в подтасовке и даже откровенной фальсификации истории (как в случае с датировкой «Альмагеста»).
Захлебываясь эмоциями, историки, лингвисты, астрономы не стесняются в выражениях в адрес «народного академика», зачастую переходя границы научной этики и полностью забывая о содержательных аргументах. Но такой уровень аргументации на руку А.Т. Фоменко и его школе. Во-первых, апологеты традиционной науки в запальчивости иногда демонстрируют не самый высокий уровень владения своим предметом. Во-вторых, «фоменковцы» имеют возможность не отвечать на ругательства, отвечать ругательствами на ругательства или же характеризовать любую критику в свой адрес как поток предвзятых мнений и брани, применяя к «коллегам» свою привычную презумпцию невменяемости. Наконец, приверженцы НХ имеют также возможность «фильтровать» возражения в свой адрес и тем самым поддерживать видимость «научной дискуссии». Однако на деле полемика уже давно идет на другом уровне противостояния – назовем его социально-психологическим – и здесь победа одной из сторон отнюдь не так очевидна. Самое же интересное в том, что, возможно, именно этот социально-психологический уровень и является «целевым» для НХ.
Историю делают люди. Но не столько те, которые жили в прошлых веках, сколько те, которые сегодня располагают средствами трансляции своих идей. Мир, опутанный сетью коммуникационных магистралей, по сути, превращается в хорошо настраиваемую нейронную сеть… Академик Фоменко и его товарищи с большим успехом используют эти возможности, периодически выбрасывая на книжный рынок новые «труды», содержащие все более и более захватывающие разоблачения, задействуются бумажные и электронные СМИ, разворачиваются Интернет-проекты. Оппоненты также не хотят уступать стратегическое пространство и отвечают симметричными шагами: проводятся антифоменковские конференции, выпускаются антифоменковские сборники («Антифоменко» 1, 2, 3…), открываются Интернет-сайты, обличающие деятельность академика и его школы. Одним словом, идет битва за умы. По крайней мере, так представляется на первый взгляд.
Это, конечно же, не равная борьба: двум «с половиной» математикам противостоит целая армия хорошо обученных историков, физиков, лингвистов, геологов и т.д., которые не собираются уступать новоявленным миссионерам свое место под солнцем. Кстати, большинство всех этих схваток происходит не где-нибудь, а в ведущем вузе нашей страны – Московском университете. Научное сообщество одного отдельно взятого вуза раскалывается, но этот раскол, по большому счету, оказывается незамеченным, поскольку… не бывает и не может быть так, чтобы пара ученых опровергла все научное сообщество. Этот аргумент вслух не произносится, но неизбежно подразумевается, а значит, те, кто противостоит Фоменко в своей массе пользуются уже не классической концепцией истины как adaequatio rei et intellectus, ни даже когерентной концепцией истины как согласованности суждений, а конвенциональной моделью, согласно которой истинность той или иной теории определяется мнением научного сообщества. Такая позиция вновь оказывается на руку «фоменковцам»: для них открывается новая возможность (пока только чистая потенция) - со временем получить это самое большинство, а с ним и мандат на истину. «Демократам» в науке приходится считаться и с так называемым «аристократическим» аргументом: А.Т. Фоменко и его соратники уже сейчас обременены научными регалиями, имеют высокий академический статус и право говорить от имени научного сообщества. Поэтому в схватку с академиком вынуждены вовлекаться равноценные фигуры, что, в свою очередь, вряд ли способствует поддержанию реноме российской науки в целом.
Важно подчеркнуть, что оппоненты так активно участвуют в антифоменковской кампании отнюдь не потому, что академик пишет «нелепости», а потому, что эти «нелепости» эффективно конкурируют на рынке идей. Борьба за умы в условиях современного общества оборачивается борьбой за читателя, а еще точнее, - борьбой за потребителя. Возникает вопрос, почему идеи Фоменко отвечают интересам значительной части потребителей интеллектуальной продукции в России, с одной стороны, и почему другая часть общества (здесь я уже не имею в виду исключительно записных критиков его концепции) настороженно или просто агрессивно настроена по отношению к тем же идеям?
Многие из нас часто мечтают о том, чтобы в очередной понедельник начать свою жизнь «с чистого листа». Академик Фоменко, по сути, предоставляет нам такую возможность. Из неотступного и судьбоносного бремени история превращается в занимательный рассказ или, учитывая возможные версии и неожиданные повороты событий, в детектив, который мы можем прочитать и тут же выбросить из головы. НХ, тем самым, освобождает нас от собственной истории, выступая в роли своеобразного инструмента экзистенциальной терапии: чтобы жить и к чему-то стремиться, нужно уметь забывать, как советовал Ф. Ницше. Недаром большевики так интересовались трудами предшественника А.Т. Фоменко – известного революционера / террориста и по совместительству хронолога Н.А. Морозова (1854-1946). Новое общество легче строить с теми, кто не помнит своей истории. Но вот незадача: не все способны расстаться со своей историей (не важно, «истинной» или «выдуманной»). То, что для одних будет освобождением, для других окажется потерей самотождественности, приводящей к экзистенциальному ужасу перед безосновностью своего существования. Что же такое история, коль скоро она способна оказывать такое противоречивое «воздействие» на человеческое существование? Во всяком случае, она - не только то, что пишут в учебниках, что помнят, и что осталось в прошлом, а еще и то, что принадлежит, как сказал бы М. Хайдеггер, к существу самого человеческого бытия в мире. |
