IPB

Здравствуйте, Гость ( Вход | Регистрация )

 
Closed TopicStart new topicStart Poll

Каскадный · [ Стандартный ] · Линейный

> Феноменология и лингвистика линия со-прикосновения

Денис Карпов
post Feb 5 2006, 05:58 PM
Отправлено #1


Участник
**

Группа: Club Members
Сообщений: 38
Из: Ярославль




Речь пойдёт о двух способах проникновения к бытию-такому-как-оно-есть (к целому бытия, единству) – лингвистическом и феноменологическом. Два этих способа располагают одним и тем же предметом своего анализа – миром, который является либо в слове, посредством денотата, понятия, либо в феномене, являющегося нам посредством познания-(вы)членения. Разница между этими способами также велика, как и кажущееся сходство. В случае лингвистики мир пребывает в рассуждении как изначально расчленённый, феноменология же пытается эту расчленённость преодолеть. Феноменологии достаточно в этом случае отвернуться от лингвистического анализа, как это делает в приводимых примерах Фр. - В. фон Херрманн, лингвистика же, лишь изредка заглядывая за «денотат», приходит к тому, что вне языка нет мира (по крайней мере, для человека-в-тексте). Таким образом, работая в одной области (это минимальное, что связывает эти две науки), лингвистика и феноменология не стремятся найти точки соприкосновения и области сотрудничества, хотя попытки, безусловно, не могли не предприниматься.
В этой «трещине» между двумя науками, как кажется, и можно найти общую проблематику и попытаться создать общую сферу деятельности. Здесь представлена попытка именно такого сотрудничества двух сфер науки.
В случае сближения этих сфер необходимо встаёт вопрос о трактовке одних и тех же понятий в феноменологии М.Хайдеггера и лингвистике. Этот вопрос и является на начальном этапе подобного теоретизирования самым важным. Под одними и теми же терминами обе науки понимают различные явления, одни и те же, или кажущиеся таковыми, явления обозначены разными терминами. И если сейчас должно обратиться лишь к теории, следует рассмотреть два различных подхода в их общих чертах.
Итак, под языком феноменология подразумевает «озвучивание», как говорение-в-мир. За языком стоит речь - как экзистенциально-онтологический фундамент языка, «исходя из которой (речи. – Д.К.) следует понимать озвучивающий язык и которая (речь. – Д.К.), тем не менее, будучи экзистенциальной сущностью, обнаруживается не так, как обнаруживается язык в своём озвучании» (Херрманн, 19). Так язык мыслится уже понятным, так как за ним стоит речь, фундирующая его. Речь есть за-язык. Таким образом, то, что мы слышим, есть лишь первый слой восприятия-понимания мира (своего «присутствия» - чистого бытия, как оно есть и только так, как оно вообще возможно). Бытие становится для нас постижимым лишь через речь. Так «речь экзистенциально равноисходна с расположением и пониманием» (курсив автора. – Д.К.) (Хайдеггер, 188).
В свою очередь, лингвистика противопоставляет язык речи как систему инверсии (нарушению). В этом случае: язык есть искусственная, абстрактная семиотическая, знаковая система, лежащая за речью, обосновывающая её (речи) существование; речь, нарушающая конкретную систему, - «конкретное говорение», т.е., как можно подозревать, «озвучивание». Здесь не берётся к рассмотрению сам факт существования языковой системы (языка), потому что это есть апофеоз речевого членения, которому противостоит живая речь («озвучивание», т.е. язык в феноменологической терминологии), и тем более речь, в феноменологическом понимании, которая находится экзистенциально ближе к бытию, нежели «озвучивание». Исходя из потребности обратиться к феноменологической проблеме, сфере бытия сущего, далее термины «речь» и «язык» будут использоваться в феноменологической трактовке.
В таком понимании речь находиться не в состоянии расчленённого, но сама является процессом расчленения, если, по М. Хайдеггеру, она «равноисходна с расположением и пониманием» (Хайдеггер, 188). Т.е. она есть непременное условие «присутсвия». Присутствие всегда уже есть понимание, т.е. членение сущего в своём к нему расположении, которое всегда перед нами и которое всегда «отмыкается», что «никогда не означает чего-то наподобие “получать косвенно через умозаключение”» (Хайдеггер, 95), но членить в своей расположенности. Расположение трактуется как «онтически (курсив автора. – Д.К.) самое знакомое и обыденное: настроение, настроенность» (Хайдеггер,159). Феноменологии претит созерцание так же, как и умозаключение, феномен можно поймать из разомкнутости своей настроенностью, которая «открывает … “каково бывает” человеку… вводит бытие в его “вот” (разрядка автора. – К.Д.)» (Хайдеггер, 159) .
Процесс членения в лингвистике дан посредством понятия «денотат» («обозначаемый предмет… множество объектов действительности, которые могут именоваться данной (языковой (абстрактной) – Д.К.) единицей… обычно речь идёт о денотате лексических единиц» (ЛЭС)). Также определяется и понятие в лингвистике, что позволяет сделать вывод о взаимозаменяемости терминов. Здесь и проходит граница между пониманием феноменологическим и лингвистическим. Для первого на этом месте стоит феномен, который и позволяет языковому сознанию понять-расчленить целое бытия, «тень» которого и является в речи. Для второго – целое не складывается, так как изначально оказывается расчленено понятийным мышлением. Денотат, исходя из предположения, что говорится в обоих случаях об одном явлении, будет основной единицей и речи феноменологов, которая фундирована феноменом. Таким образом, денотат как единица речи непосредственно соотносим с феноменом, а не с вещью, как постулирует лингвистика (что истинно опять же только в том случае, если мы допускаем возможность существования целого, бытия-такого-как-оно-есть). Так продолжается цепочка лингвистического познания «мир – язык», таким образом связывается сфера лингвистики с феноменологией. Но в этой цепочке («мир – язык») существует и ещё одна лакуна, феноменология, отрекаясь от самой структуры языка, упрощает зависимости речи и языка (озвучивания). От речи (денотатов) до непосредственного озвучиваня феномен, или его осознание-расчленение, проходит несколько этапов членения. Сам по себе денотат не может существовать в языке, как конкретно-бытовом коммуникативном средстве, по причине своей неопределённости, так как расчленить ещё не значит определить, озвучивание же конкретно. Методика компонентного анализа, разработанного в середине XX века, позволяет проследить такую конкретизацию, растворение феномена в языке. Следует предположить, что именно на пути от речи к языку феномен атомизируется, сталкиваясь с бытовым инструментарием языка. Предложенное компонентным анализом понятие «сема» заполняет пробел в понимание этого процесса. Сема – «минимальная, предельная единица плана содержания. Сема представляет собой элементарные отражённые в языке различий сторон и свойств обозначаемых предметов и явлений действительности» (ЛЭС). На эти элементарные строго иерархизированные частицы и делиться «вот» бытия.
Само вот, как оно есть, есть целое, целостность, в свою очередь членимое речью, равнорасположенной с пониманием, которое возможно лишь речевым способом, который, в свою очередь, возможен в языке. Но сам язык не в силах показать нам, откуда он идёт и что говорит. По причине того, что «язык всякий раз уже таит в себе оформленную концептуальность» (Хайдеггер, 184). Эта концепированность была определена М.Хайдеггером из его понимания круга, который в «Бытии и времени» является символом метода фундаментальной онтологии, т.е. через отсылания от речи к языку и от языка к речи. Но сам процесс концепирования языка можно представить как обособленный от этого круга.
Сема реализуется как компонент семемы. Семема – «единица плана содержания более высокого уровня… выступает как содержательная сторона языковой единицы на коммуникативном уровне. Структура семемы обнаруживается благодаря сведению содержания значения к его простейшим составляющим – семам. Семы как конструктивные компоненты значения не одинаковы по своему характеру и иерархическому статусу, так как отражаемые ими объективные свойства предметов и явлений имеют разную значимость для систематизации и различения внеязыковых объектов» (ЛЭС). Таким образом язык начинает сам выстраивать целостность бытия, точнее особую языковую структуру означений того, что предшествует денотату, как было сказано выше это не характеристики вещи, а последующее расчленение феномена, и индуцирует эти характеристики, встраивая их в иерархию абсолютно абстрагировавшуюся от внеязыковой реальности. Здесь формируется лексическое значение слова, обобщённо характеризующее внеязыковую реальность, строящееся непосредственно на уже предложенной языком структуре признаков и характеристик, т.е. не отвечающее «реальному положению вещей» (в данной формуле каждое слово может быть заключено в кавычки недоверия и сомнения). Таким образом появляется та самая «языковая реальность («реальность»)» предлагающая для бытового общения сферу надстроенную над непосредственным бытием, тень бытия («тень тени» бытия), делающую возможным появления «следа» знака, а не «реальной вещи». Здесь место феномена замещает лексема, которая выступает как наиболее обобщённое понимание вещи, являясь обобщением расчленения, обобщением ясностей, которые замещают собой само присутствие. Точная математика языка надстраивает над феноменом свои (прошедшие через умозаключения) общности – поля, «совокупность языковых единиц, объединённых общностью содержания, отражающих понятийное, предметное и функциональное сходство обозначаемых явлений» (ЛЭС). Поле является собственноязыковой сущностью, обращающейся как с содержательным, так и с грамматическим планом (комплементарным). Так языковая иерархия и субординация выстраивает систематизированное целое, которое в основе своей дискретно. Целое здесь является нам суммой отдельных, оторванных друг от друга признаков, в то же время задача феноменологического анализа попытаться прорваться за повседневную концепированость языка, явленного нам суммой слов, и эксплицировать речевое членение, равноположенное самому целому сущего своим-его-членением.
Здесь встаёт проблема инструмента такого вскрытия системы, деструктивного механизма, могущего разглядеть за чёткой системой, некую де-систематизированную целостность, точнее сказать целостность до-системную, ещё не знающую системы. При этом данный инструмент должен быть и понятен, т.е. всё же лежать в сфере языка, но с другой стороны он должен быть способным разрушить эту систему.
Опираясь на размышления М.Хайдеггера, его ученик, Ф.- В. фон Херрманн, предлагает таким инструментом художественный язык, который и находится в сфере языка и обособлен от него. «Поэт способен подать знак мыслящему (курсив автора. – Д.К.)» (Херрманн, 121). Именно поэтическая речь, как постулирует Ф.-В. фон Херрманн, позволяет исследователю скинуть вуаль повседневной концепированности языка, обратиться к расположенности, в которой поэт, оперируя большим количеством настроений, чем имеет повседневность (не замечая, не уделяя внимания) и тем более лингвистика, не придающая этому, значения, максимально приближает язык к речи. В этом случае мы имеем дело уже не с частотой употребления слов (различных дискретных наименований), но с расчленяющим наименованием сущего, которое лишь используя данный языком инструментарий обращается непосредственно к «внеязыковой реальности». Поэзия владеет большим инструментарием для взаимообращения с сущим, стремясь к размыканию его. При попытке эксплицировать феномен в повседневности, кроме однообразия способа расположения, мы сталкиваемся и с повседневной коцепированностью слова, что затемняет его смысл, поэзия есть один из способов сбросить вуаль повседневности. Сам способ бытийствования в повседневности иной, нежели в поэзии (поэзией), при одном сущем и его бытии. Поэтическое бытие есть бытие самостоятельное, не на посылках у других. Т.е. «если расположенность и её возможные способы вообще размыкают вот-бытию возможности его бытия-в-мире и если поэт отличительным образом подвержен этому размыканию расположенностью, то из этого следует: поэт более зорок для мира и, следовательно, для мироотнесённости вещей. Поскольку он подвержен более богатому размыканию мира расположенностью, ему из его более богатого понимания мира удаётся больше сказать о внутримировых вещах, при которых мы держим себя открытыми… он позволяет внутримировым вещам богаче, ярче и зримее вступать в их мироотнесённую открытость… мир впервые становиться зримым» (Херрманн, 115-116).
Теперь, после нахождения инструмента для преодоления концепированного языка, языком настроенным, расположенным-к-бытию, остаётся вопрос об адекватности отражения самой изначальной целостности. Вопрос о сущности самого целого и его постижения.
Целое есть та пред-открытость сущего, в котором оно (сущее) суще-ствует до размыкания пониманием, следовательно, речью. Целое есть то, чем фундировано понимание и речь, то, где они берут свой исток, то, что делает их возможными. Сам мир до познания не расчленён, он есть целость, но, как следствие того, что возможно объять лишь мир, уже расчленённый речью, «бытие по сути неоткрываемо (курсив мой – Д.К.)» (Хайдеггер, 106-107). И вновь встаёт вопрос: не является ли единственным сведением о целостности лишь суммарный свод всех феноменов, переданных нам поэтическим языком? На этот вопрос отвечает сам М.Хайдегер: «структура бытия подручного как средства определяется через отсылания. … Взаимосвязь средств высвечивается не как нечто никогда невиданное, но как постоянно в усмотрении заранее уже высматриваемое целое. С этим целым однако заявляет о себе мир» (Хайдеггер, 95). Как говорилось выше, язык – есть дискретное собрание, свод, словарь, где отдельные явления не могут быть связаны друг с другом, т.к. целое существует лишь в определении одного явления, в искусственном его отделении от других. Здесь встаёт вопрос об отличие художественного текста от «бытового», об особенности поэтического текста.
Ю.Лотман определяет существование слова в тексте так: «входя в поэтическую структуру, слово теряет все степени свободы, оно низводиться до элемента структуры, значимого не столько своей материальной отдельностью, сколько отношением и связями с другими элементами структуры. Сама материальная отдельность слова, во-первых, важна тем, что определяет его отношение к другим членам, а, во-вторых, приобретает резко подчёркнутый относительный характер. … энтропия в нём (в поэтическом тексте – Д.К.) резко уменьшается, но, вопреки всем ожиданиям, информационная нагрузка (считая все виды информации) не падает, а возрастает (Лотман, 155). Размышления двух учёных однонаправлены: целое, ни бытия, ни текста, нельзя рассматривать как сумму, членами которой можно оперировать отдельно друг от друга, но постоянно как друг к другу отсыланием. Здесь вновь имеет место противопоставление языка повседневности и поэзии (оно эксплицировано и у М.Хайдеггера и у Ю.Лотмана), что подтверждает постулат о поэзии как о пр(о, а)зрении. Т.е., подводя итог о возможностях и возможности феноменологического проникновения в художественный текст, следует заметить: для того, чтобы увидеть смысл текста, необходимо обратиться не к некому априорному значению, но к структуре, элементами которой являются слова поэтического текста, артикулирующие сущностную истину бытия.
Здесь возникает вопрос о способах отражения данной структурой целого и о соотношении структуры бытия, о которой писал М.Хайдеггер, и о структуре поэтического текста, о которой говорит Ю. Лотман.
Если структура Хайдеггера строится на фундаменте вещного мира, как совокупности, взаимосвязанности «средств», то поэзии, таким образом, ближе сам факт (состояние, средство) настроенности. Вопрос о соотношении структур – это вопрос о том, что эти структуры отражают. Насколько отражает «подручность» (“определение сущего как оно есть «по себе»’ (Хайдеггер, 92)) поэтическая структура. «Подручность» у М. Хайдеггера подменяет собой само понятие вещности, со своей стороны язык поэзии, так же «равнодушен» к вещи самой по себе, ибо его интересует состояния бытийствования этой вещи, её приложимость в данный момент, или же, наоборот, «путание под ногами», как писал сам М. Хайдеггер. И для одной, и для другой системы главным в конечном итоге становиться «озабочивание» вещью. При этом поэтическая практика мыслится шире «повседневной».
Здесь следует вернуться к самому пониманию поэтической структуры, о которой говорилось выше, точнее функционированию её элементов. Строгая иерархия «первичности – второстепенности», о котором говориться в определении термина «сема», здесь не приложима, т.к. определение одного явления необратимо ведёт к задействованию прочих элементов, и отсюда все лингвистические термины используемые здесь как инструментарий онтологического проникновения с необходимостью должны быть взяты в кавычки. Эти кавычки расставляются метафоричностью функционирования слова, которая и позволяет увидеть отдельное явление в его связи с другими, позволяет в одном элементе увидеть весь (насколько это возможно) спектр оттенков явления берущегося за основное (относительное основное, так как это непременное требования абстрагирования в данном анализе). Именно метафора позволяет связать отсыланиями отдельные разрозненные феномены, данные нам поэтическим языком. Метафора – это нащупывание той связи между явлениями, которые неразрушимы до расчленения пониманием, именно за счёт метафоричности поэтический язык даёт наиболее полную картину структуры «подручностей». Проблема здесь заключается лишь в том, что эта метафора и не даёт нам увидеть больше, чем она может дать увидеть, больше, чем она есть. Поэтому анализ текста в данном случае должен быть направлен не на понимание смысла (в первую очередь), а на понимание функционирования отдельных феноменов, которые будут прояснять общий смысл, существуя, безусловно, неотрывно от него. Так выстраивается опять же тот круг, о котором говорил М.Хайдеггер.
Последнее, что стоит отметить, - важную способность поэтического текста давать наиболее полную картину рассматриваемого явления, что в терминологии М.Хайдеггера звучит как «бытие к смерти», необходимая часть феноменологического анализа. Именно такое замыкание и предоставляет открытое поле для анализа явления-как-оно-есть и как-оно-было, т.е. замкнуть круг, собрав всё наличное, что есть в бытии. Это не значит завершения самой структуры бытия, которая ни при каком условии не может замкнутся, но даёт взгляд на его целое, с должными оговорками. Так же постижение целого в тексте есть по своей сути «бытие к смерти», предоставление всей целокупности зафиксированных феноменов. М.М. Бахтин именно в этом и находил кардинальное различие между реальностью и эстетической сферой, последняя завершена, т.е. имеет своё внутреннее эстетическое завершение, как обособленный способ существования, реальность же всегда продолжается, текст – это прошлое и настоящее (завершившееся будущим), реальность и есть это будущее. Так текст безграничен и в то же время замкнут, именно в этой «искусственной» замкнутости и возможно наиболее полное рассмотрение феноменов, наиболее полное их определение. Структурное представление таких определений есть наиболее полный из доступных способов проникнуть к сущему, хотя объём этой работы оказывается безграничным, как собственно и само бытие, и ограничивается лишь рамками текста или текстов, которые берутся к рассмотрению.
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
Алексей Воробьев
post Feb 8 2006, 12:06 PM
Отправлено #2


Старожил
***

Группа: Club Members
Сообщений: 342

Пол: Male



Очень интересная, но в то же время и крайне спорная работа. Вынужден просить для себя несколько дней отсрочки для написания по ней отзыва. Желаю удачи автору.
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
Алексей Воробьев
post Feb 10 2006, 10:08 PM
Отправлено #3


Старожил
***

Группа: Club Members
Сообщений: 342

Пол: Male



Уважаемый Денис! К сожалению, вынужден ограничится только самыми короткими замечаниями.
Прежде всего, мне показалось несколько странным, что в своей статье, которая посвящена феноменологии и лингвистике Вы свое главное внимание сосредотачиваете на Хайдеггере, а не на Гуссерле. Конечно, «БиВ» имеет отношение к феноменологии, но оценивать эту книгу как феноменологически нормативную представляется достаточно проблематичным, так же как и проблематично отождествлять прописанные там Хайдеггером экзистенциалы с феноменологическими дескрипциями опыта сознания как таковыми. Не менее слабо проясненным остался для меня и вопрос о том какова для Вас норма употребления слова лингвистика. Наука эта весьма многопланова и разнообразна по своим проявлениям, на данный момент, например, говорят о десятке «доминирующих» лингвистических теориях, но у них даже общей терминологической основы нет. В статье называется период развития лингвистики середины 20в. В философии тогда разворачивался структурализм, а структурная лингвистика (не без содействия феноменологии Гуссерля с ее критикой психологизма и эмпиризма) рисковала превратиться чуть ли не в базовую научно- гуманитарную дисциплину. В этом лингвистическом подходе действительно большее значение имело противопоставление языка и речи, но я не уверен, что это противопоставление как-то существенно сказалось на фундаментальной онтологии Хайдеггера, который не раз представал в глазах лингвистов в невыгодном свете за свою склонность к слишком рискованным (антинаучным) этимологическим экскурсам. Если, скажем, Лакан называет язык структурой бессознательного, а речь для него – воплощение всегда подозрительной и требующей пересмотра воображаемой манифестации субъекта, то Хайдеггер просто различает два вида самой речи: философско-поэтическую и информационно- техническую. Если в первой способно сказываться само бытие, то вторая ( обрекая бытие на забвение) проговаривает только рассчитываемое и поставляемое в наличие сущее. Признав текст «БиВ» еще слишком техническим для философии бытия, Хайдеггер искал для нее иные средства выражения. Насколько ему это удалось, говорить здесь я не берусь. Но относительно современной лингвистики хотелось бы посетовать именно на дефицит в ней философии, все больше становится она прикладной и утилитарной.

Сообщение отредактировал Алексей Воробьев - Feb 10 2006, 10:11 PM
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
Денис Карпов
post Feb 11 2006, 05:04 PM
Отправлено #4


Участник
**

Группа: Club Members
Сообщений: 38
Из: Ярославль




[quote=Алексей Воробьев,Feb 10 2006, 10:08 PM]
Уважаемый Алексей, я благодарен вам за внимание и заслуженную критику.
Представленный материал это всего лишь некоторые «наброски», постановка проблемы. Я не философ по образованию и, возможно, поэтому ход моей мысли кажется непоследовательным, возможно, название подобрано не совсем корректно, но такое парадоксальное (можно ли так сказать?) сближение именно хайдеггеровской философии с лингвистикой мне показалось продуктивным для достижения цели вернуть лингвистике её бытийственные корни.
С одной стороны меня интересует лингвистика, которая многим обязана Гуссерлю, но этот путь (непосредственно через постструктурализм) и привёл к сужению её проблематики и понимания ей языка. Лингвистика забыла не просто «поэтическое» слово, но забыла и то, что за этим словом стоит, обратившись лишь к коммуникативной проблематике (именно это направление, на мой взгляд, сейчас оказывается наиболее актуальным). Это вновь сблизило её риторикой, от которой наука о языке когда-то смогла отмежеваться. Риторичность лингвистики и преодолевается с помощью философии Хайдеггера (и здесь лично для меня не малую роль сыграла интерпретация его философии языка Херрманном (Херрманн Фр.-В. фон. Фундаментальная онтология языка. – Мн., 2001)). Именно выход к тексту (возвращение к тексту) оказался в данный момент наиболее важным для моих исканий (а они начались именно с чистолингвистических (структуралистских) исследований текста). И, как не странно, но именно структуралистская лингвистика начала отход от «живого» слова, не просто как оппозиции слово/высказывание или язык/речь, но от связи языка и бытия (здесь важно и соотношение слова и предмета, но это, не менее важная, другая сторона поставленной проблемы).
Хайдеггер для меня не единственный ориентир в философии (и в философии языка, в частности), другие стороны со-прикосновений я стараюсь найти на всём философском поле. Не знаю на сколько удастся приподнять «железный занавес» между языком (но всё-таки лингвистикой, в её современном виде) и философией, но то, что Вас также волнует эта проблема (утилитарности науки о языке), обнадёживает и вдохновляет.
Спасибо за критику.
Карпов Д.

Сообщение отредактировал Денис Карпов - Feb 11 2006, 05:07 PM
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
Алексей Воробьев
post Feb 27 2006, 05:41 PM
Отправлено #5


Старожил
***

Группа: Club Members
Сообщений: 342

Пол: Male



Здравствуйте, Денис!
К сожалению Ваша статья пока не вызвала большого количества откликов. Видимо сказывается загруженность членов Клуба другими вопросами. Тем не менее, лично я считаю предложенную работу интересной и выполненной на хорошем интеллектуальном уровне; возможные же разночтения в данном случае могут быть отнесены просто к сложности обсуждаемого вопроса, для которого трудно или даже невозможно найти набор готовых ответов и запатентованных вариантов решения. В связи с этим я считаю для себя возможным проголосовать за Ваше принятие в Клуб, хотя, может быть, это голосование и вызовет возражения.
С уважением, Алексей Воробьев.
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
shkuratov
post Mar 2 2006, 08:17 PM
Отправлено #6


Участник
**

Группа: Club Members
Сообщений: 89

Пол: Male



В принципе, согласен с мнением Алексея Воробьева: текст интересный, хотя и неоднозначный, немного сыроватый, я бы сказал. Но Алексей призывает дать автору шанс, кредит доверия. Возможно, это тот самый случай...
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post
Phenomen
post Mar 5 2006, 11:08 AM
Отправлено #7


Администратор
***

Группа: Super Moderators
Сообщений: 560

Пол: Male



Обсуждение вступительной работы Д.Л. Карпова завершено. Поздравляем Дениса с вступлением в наш Клуб и надеемся на активное и качественное сотрудничество.

Результаты голосования:
"ЗА" - 1 (А.Воробьев)
"ПРОТИВ" - нет.
User is offlineProfile CardPM
Go to the top of the page
+Quote Post

Closed TopicTopic OptionsStart new topic
 

Текстовая версия Сейчас: 29th March 2024 - 02:31 AM
Реклама: