[ Каскадный ] · Стандартный · Линейный Предметная и философская рефлексии

[Царёв Павел]

Предлагается Вашему вниманию отрывок из моей работы, написанной в 1988 г. Я не стал, практически, ничего изменять из уважения к себе-прошлому, нежелания взглядом из прошлого оценить себя-настоящего, но в надежде обрести себя – будущего…

…Можно ли созерцать понятие? История философии отвечает утвердительно. Отсутствие границ, переход в самом созерцании от конкретных форм (частей, особенностей) к абстрактным (целому, общему) и наоборот, свидетельствует о том же. Возможность становления мышления об объекте путём восприятия готовых идей от другого человека, а не от чувственных способностей – вполне отвечает данному виду созерцания. Наконец, совсем простенькое; что есть литературный обзор по содержанию и определениям таких категорий как, например, качество, мышление, субстанция, то же созерцание и т.д., если не умозрение понятий, существующих вне зависимости от субъекта, производящего этот обзор.
Таким образом, я считаю возможным созерцание понятий умозрением (не путать с умопостижением = теоретическим мышлением).

$ 2. Понятие рефлексии.
Возможность созерцания понятия переводит вопрос о путях достижения истины в умозрительную плоскость. Действительно, если в ленинской формуле – «от живого созерцания – к абстрактному мышлению» - под восхождением к истине подразумевается переход от чувственного восприятия к абстрактному мышлению (что правильно, конечно), то в области созерцания понятий ставится вопрос о восприятии мышлением самого себя, ибо умозрение (как созерцание) суть восприятие становления мышления. Но чем же может восприниматься подобное становление, если не самим мышлением? Уже Локк понимал под восприятием мышлением самого себя (в отличие от восприятия ощущений) рефлексию .
Понятие рефлексии своим происхождением обязано оптико-геометрической натурфилософии ( лат. Reflexio – обращение назад, отражение), что уже в терминах полагает связь понятий рефлексии и со-зерцания. Но в качестве беседы души с самой собой механизм рефлексии притягивал к себе уже внимание Платона, определившего этот механизм не как пассивную рецепцию, свойственную, по его мнению, ощущениям, а как внутреннюю работу души, воспринимающуюся при помощи некоего «внутреннего чувства», проблема существования которого в рефлексии дискутируется философами вплоть до нашего времени.
Таким образом, общность понятий созерцания и рефлексии полагалась в истории философии общностью происхождения терминологии, локковским «наблюдением» ума своей деятельности, платоновским общением душ с собою. Противоположение созерцания и рефлексии заключалась в интенции мышления на внешний объект и на себя.
Современная проблематика рефлексии была поставлена И. Кантом, развита Шеллингом и Гегелем. Структура сущности и взаимосвязи созерцания и рефлексии в представлении Шеллинга выглядит так. Созерцание как непосредственный опыт, суть растворение собственного Я в созерцании объекта, пассивное, мёртвое мышление, мышление без осознания того, что оно суть само не объект созерцания, но мышление же. Конечность, определённость же Я в созерцании противится полному растворению себя в созерцании объекта, и потому созерцание как мышление, вынуждено возвращаться к себе, совершая акт рефлексии. Возникает, таким образом, противоречие между стремлением растворить своё мышление в созерцании объекта и стремлением сохранить мышление, удержать в созерцании своё Я. Акт рефлексии потому есть:
1) обнаружение в созерцании себя созерцающего;
2) дистанцирование созерцания объекта от себя созерцающего;
3) «пробуждение» «мёртвого» мышления, которое путём прерывания уходящего в бесконечность созерцания рядом последовательных рефлексий, суть разрешение противоречия между бесконечностью созерцаемой природы и собственной конечностью, определённостью мышления, где каждый акт рефлексии – суть осознание совокупности условий для представления бесконечного в конечном. Но чем больше ряд опосредований мышления самим собой, тем, по Шеллингу, ограниченней становится созерцание природы, вытесняемое созерцанием самого себя .
Гегель же о рефлексии писал так: «Мы употребляем выражение рефлексия прежде всего по отношению к свету, когда он в своём прямолинейном движении встречает зеркальную поверхность и отбрасывается ею назад. Мы таким образом, имеем здесь нечто удвоенное: во-первых, некое непосредственное, некое сущее и, во-вторых, то же самое как опосредствованное, или положенное.
Но то же самое происходит, когда мы рефлектируем о предмете, или (как обычно говорят) размышляем о нём, поскольку именно здесь предмет не признаётся нами в его непосредственности. Мы хотим знать его как опосредованный… Если далее говорят: все вещи имеют сущность, то этим высказывают, что они поистине не то, чем они непосредственно представляются… отличие сущности от непосредственного бытия составляет рефлексия, её видимость в себе самой, эта рефлексия есть отличительное определение самой сущности… Рефлексия есть прежде всего движение мысли, выходящее за пределы изолированной определённости и приводящее её в отношение и связь с другими определённостями» .
Вполне естественно сопоставить исторические понимания рефлексии с современным.
В официозной советской МЛФ понятие рефлексии было не в почёте. Нет. Оно не отвергалось её апологетами (как может отвергаться то, без чего, в принципе, невозможна философия – наука о мышлении, т.е наука, объектом размышлений в которой служит само мышление?). Оно просто затушёвывалось, изымалось из обращения не только по вполне объяснимым «объективным» причинам (например, позитивистским – в одном ручье с дискредитацией интроспекции в психологии). Его избегали и по политическим причинам (Ср.: ««Первую же пчелу, которая вздумает жужжать о том, что мёд украли, тут же прихлопнут,»- размышлял профессор Петер Бьерсен. Мысль была новой и, казалось бы, шутливой, но своим рождением она была обязана ужасающим фактам… «А первую корову, которая возглавит борьбу против дойки, ждёт скорая смерть,»- закончил он про себя» с: «Первой рефлексией пробудившегося сознания было то, что люди заметили, что они наги» - и это-то при, буквально, райском изобилии!).
Методика «изымания» понятия рефлексии была на удивление, простой. Например, использование уже упоминавшейся канонизированной ленинской фразы: от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике. Почитайте учебники по МЛФ. Причём, любой учебник – и вы обязательно наткнётесь на соответствующую цитату. И ведь нельзя сказать, что – неверно. Но термин «созерцание» есть, а термина рефлексии – нет! Как будто без неё возможно само мышление во всей полноте своей феноменальности!
Другой пример. В МЛФ с первых страниц толкуется о её достоинстве, как философии, где утверждается активность человека. Но попробуйте найти в подобной литературе указание на причины такого его состояния, когда он, как активная личность, творит из себя. А ведь активность непосредственно связана с рефлексией мышления!..
Во время перестройки, наконец, были широко опубликованы работы наших философов, долго пылившиеся, что называется, «в ящиках столов». В качестве образца современного понимания рефлексии я возьму понимание её М.К. Мамардашвили не только потому, что он был одним из ведущих философов отечественной философии последнего времени, но и потому, что он саму философию понимал, прежде всего, как рефлексию мышления.
Извне акт Мамардашвили М.К. видится как состояние, точка, пауза, интервал, «внешне не выраженный никаким продуктом» . Естественно, что поэтому Мамардашвили М.К. для описания акта рефлексии во всей полноте использовал трижды распятую психологией на кресте естествознания интроспекцию (спекуляцию?).
Что же есть рефлексия изнутри и как к ней прийти? «Сознание вслух» свидетельствует: необходимо «пройти какой-то путь страдания». Почему – страдания? Страдание – это не сама боль, а скорее претерпевание, изменение человеком себя в боли… Страдание резко нарушает инерцию бездумного отношения к жизни, насильственно принуждая к «пробуждению» . Как это перекликается с шеллинговским возвращением мысли к самой себе! Эта аналогия становится глубже, вторгаясь уже в сферу сущности, если учесть шеллинговское: «деятельность предполагает страдательность…а… страдательность – деятельность» . Деятельность как противодействие свободному Я, порождает страдательность Я, «пробуждая» нас от интеллектуального созерцания. Путь к рефлексии через страдание объясняет естественным образом и два других свидетельства «сознания вслух»:
1. «Чаще всего наше переживание сопровождается отрешённым взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает» .
2. Возвращаясь к образу сознания как системе зеркал, Мамардашвили М.К. замечает, что сознание, «как сфера, объединяющая всесвязно разные перспективы и разные точки», в момент рефлексии «должна сдвинуться, чтобы исчезли, стёрлись зеркальные отражения». Сдвиговая диссиметрия сферы сознания, стирающая зеркальные отражения, ставит нас «Лицом к Лицу с чем-то, что свидетельствует, и тогда – мы что-то видим. В том числе и самих себя. Не в отражениях, не косвенно… а непосредственно» …
Действительно, выталкивание внешним миром Я из себя (что и порождает у нас чувство страдания), результатом являет сдвиг самого сознания относительно само-сознания – той точки зрения, с которой созерцается всё в самом сознании.
Итак, по свидетельству «сознания вслух», неадекватность созерцания внешнего мира собственно внешнему миру («Мы… создаём для себя образ происходящего, но он всегда неадекватен… Всё дело в том, что мир меняется с большей скоростью, чем мы реактивно занимаем свои точки в пространстве мира» - сравните с шеллинговским рядом рефлексий), порождает страдание, которое приводит «К точке», «вспышке сознания», к внутреннему акту, «который вспыхивает, опосредуя собой другие действия. Действия, в результате которых появляется картина, хорошо сработанный стол или создаётся удачная конструкция машины» …
Т.е., другими словами, мы подошли к той точке, в которой созерцание объекта или понятия в «самосогласованной сфере перспектив» старых понятий своим наполняющимся содержанием вытесняет Я мышления, таящееся в каждом логическом акте о новом объекте или понятии. Вытеснение Я вызывает чувство страдания, причина которого – непонимание, отчуждённость нового понятия от сферы устоявшегося сознания.
«Вспышка» сознания «во тьме сместившихся зеркал» - суть ничто иное как непосредственное видение объекта самого по себе, как он есть в своём существовании, без (с минимальной) апперцепции. В этой «вспышке» - не только «прозрение», умопостигание сущности объекта или понятия, но и опосредование «старых» понятий, перспектив, синтез новой сферы сознания.
Что же дальше? Можно удовлетвориться светом самой вспышки сознания и пойти дальше, грея душу открытием. Но… «В этот момент (вспышки) может возникнуть некоторая философская пауза, пауза причастности к какому-то первичному акту» . И в этот момент возникает возможность включить саму точку в своё созерцание, можно сосредоточиться на ней, и тогда она окажется не просто «геометрической точкой», но началом «какого-то колодца», «особого пространства», имеющего свои особые измерения и свой источник страдания. «В этом состоянии тебе многое способно открыться, но для того, чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться… в горизонте вопроса: почему тебя это впечатляет? Например, почему я раздражён? Или наоборот: почему я так рад?» В итоге – совершается переход от предметной к философской рефлексии, от предметного мышления – к мышлению о себе. Другими словами, существуют как бы два измерения рефлексии: первое из них суть рефлексия мышлением мышления о предмете, второе – рефлексия мышлением мышления о себе. В какой-то мере эту точку зрения отражает взгляд Корявко Г.Е. на историю формирования понятия рефлексии, происходившего в рамках двух её интерпретаций: «Первая – это интерпретация рефлексии как способа самосознания. Начатая Платоном, она продолжается Кантом, Гегелем… затем в определённой мере марксизмом, гуссерлианством, рядом современников… Вторая интерпретация – это линия «Декарта – Локка», включающая ряд современных исследований в философии, психологии… Рефлексия позволяет соотнести это внутреннее состояние (душу) и внешнюю реакцию» .
Несмотря на такой исходный объективный стимул к пониманию рефлексии, Корявко Г.Е. приходит к банальному, по своей сути, выводу об отличии философии от естественных наук: философская рефлексия суть обобщение частнонаучных рефлексий либо на основании одного частнонаучного способа деятельности (раньше), либо на основании интеграции этих способов частнонаучных рефлексий (сейчас).
Подход Мамардашвили М.К. к философской рефлексии кардинально другой (феноменологический): «Целью… предметом философии является философия же… философия есть мысль мысли» . Другими словами, суть философии – не рефлексия предметного мышления, цель которой – достижение адекватности содержания мысли внешнему объекту, но рефлексия самого мышления, самой мысли. И в этом – принципиальная качественная несводимость философии ни к естествознанию, ни к мировоззрению (которые – лишь сырьё и продукт философии, «стимул – реакция» без самой философии (без сознания)).
Философская рефлексия имеет отличный от естествознания предмет исследований – мысль, свои методы и средства изучения и потому философия – отличная от естественных наук и самостоятельная наука, находящаяся в связи с естествознанием, но далеко не сводящаяся к задаче обобщения естествознания.
В чём суть предметной рефлексии? Возьмём в качестве иллюстрации историю развития теории рефлекса. Перед Декартом в своё время встала проблема: каким образом с точки зрения его теории существования двух субстанций объяснить факт связи души с телом. Т.е. интенция мышления Декарта определялась мыслью о том, что душа человека, нематериальная, должна быть связана с материальным телом. Интенция мысли, таким образом, суть созерцание идей, понятий, знаний, содержащихся априорно в мышлении под углом определённого вопроса. При этом происходит осознавание различных понятий как возможных составных частей содержания понятия о необходимо существующей связи между душой и телом.
Итак, что созерцает в уме Декарт? – Мысль о необходимости существования связи между душой и телом. Она, эта мысль, является для Декарта следствием его теоретико-мировоззренческой установки о существовании двух независимых друг от друга субстанций. Но какова эта связь конкретно?
Естественно, формирование нового понятия ограничено не только уровнем знаний, становящихся содержанием нового понятия, но и общими положениями, не входящими в содержание нового понятия. Эти положения, или общие понятия, ограничивают содержание нового понятия без обратного существенного влияния формирующегося понятия на них самих. Такое ограничение я бы, в отличие от интенции мысли отождествил с её эманациями. В случае Декарта эманации двух основных понятий (субстанций) могут дать весьма общий ответ: связь должна выражать постепенный переход от материального, протяжённого, к нематериальному – мышлению, и наоборот.
Под воздействием данной эманации у Декарта происходит в уме организация понятий, уже существующих объективно, таких как: вместилище души – мозг, к которому подходит множество нервов от органов чувств и от мышц, и недавно открытая Гарвеем система кровообращения. На этих фактах Декарт и строит свою теорию рефлекса, в которой по нервам движутся «животные духи» - лёгкие (мельчайшие) компоненты крови. Описание рефлекса Декартом, таким образом, возникло не в качестве цели постигнуть связь души и тела саму по себе, но как средство объяснения возможного существования ума и материи в человеке. Оно формировалось потребностью извне. Тот же механизм рефлекса был основан на внешних, не относящихся к сущности рефлекса, соображениях и на аналогии системы кровообращения, которая обязывала к более полному отождествлению нервной и кровеносной систем – например, к тому, что «животных духов» можно, якобы, обнаружить по изменяющемуся объёму сократившейся мышцы.
Можно сказать, что рефлекс, как явление, Декартом не был выделен в отдельную проблему. В частности, это отразилось в том, что понятие рефлекса у Декарта не осознало само себя в качестве термина.
В дальнейшем, заданное Декартом созерцание рефлекса не останавливается только на целом. Хочется любопытным учёным посмотреть на него поближе. И тогда оказывается, что если измерить сократившуюся мышцу, как это сделал Глиссон, то можно точно установить, что она вовсе не увеличивается в объёме. Следовательно, следует пересмотреть само понятие рефлекса. У Гартли сохраняется идея связи между органами чувств и мышцами посредством мозга. Меняется носитель связи – вместо «живых духов» появляются на свет «вибрации», вместо передачи вещества – передача энергии. Торжество механики вводит свои коррективы в мышление о рефлексе. Новые внешние для понятия рефлекса основные понятия механической картины мира модернизируют своей эманацией описание рефлекса.
Термин «рефлекс» появился у Й. Прохаски и это, видимо, не случайно, ибо он, продолжая линию Геллера А., предложил, в отличие от Декарта и Гартли, для рефлекса собственное основание его существования – чувствование, ибо, по Прохаске, рефлекс вызывается не любым внешним раздражителем, а только таким, который превращается в чувствование. Но, по-прежнему, механизм рефлекса ещё не представлен замкнутым на себя, не отделённым от мышления. «Внутренняя» независимость рефлекса была осознана позже Кабанисом, который выдвинул, отталкиваясь, в частности, от созерцания гильотирования, представление о трёх уровнях поведения: рефлекторном, полусознательном и сознательном. Преемственность между этими уровнями выражалась по Кабанису в том, что низшие уровни при отпадении высших способны к самостоятельной активности.
Таким образом, понятие рефлекса в дальнейшем стало рассматриваться как не относящееся к психическим явлениям (теории Холла, Мюллера). Однако размежевание понятий рефлекса и психики ещё не объясняло сущности самого рефлекса. Механическое же представление о рефлексе входило всё больше и больше в противоречие с созерцанием эксперимента. Так, Э. Пфлюгер, обезглавливая лягушек, наблюдал все признаки сложного поведения обезглавленного тела. Это, в свою очередь, привело к рецидиву понимания некоторыми учёными рефлекса как психического феномена, но в то же время, стимулировало внимание экспериментаторов и теоретиков к самому явлению рефлекса. Количество фактов вариабельности рефлекса неуклонно увеличивалось. В 80-х г.г. ХIХ в. появляются работы американских физиологов Ламбарда, Болдвиша, Уоррена, в которых доказывалось, что даже коленный рефлекс нельзя рассматривать как неизменный и изолированный феномен.
Несколько раньше Сеченевым был открыт принцип саморегуляции на обратных связях. Рефлекс, тем самым, не только отделился в понятии от неразличенности его сущности в аспекте «рефлекс – внешняя среда» и «рефлекс – внутренняя среда (психика)», но и замыканием принципа его существования на самого себя, обрёл собственную сущность: сенсорный акт обуславливает мышечную реакцию, которая влияет, соотносится, опять-таки, с сенсорным актом; сущность, которая определяет в нашем мышлении представление о существовании рефлекса, представления о его изменчивости, относительной самостоятельности, активности и т.д.).
Таким образом, образование понятия в теоретико – познавательном плане протекает по следующей схеме: в сфере какой-нибудь общей теории (или мировоззрения) возникает вопрос (интенция), требующий детализации (бывает и наоборот – первично физическое созерцание нового объекта исследований и тогда интенция мышления возникает под воздействием сенсорно – эмоциональной сферы). Интенция мышления возбуждает эманации общих понятий, которые ограничивают область содержания нового понятия. Эта область заполняется ранее разрозненными, не связанными между собой знаниями о новом объекте и его возможных аналогах. Обращаю внимание: общие понятия – суть уровень знаний, соответствующих той или иной эпохе. Следовательно, сами эти общие понятия тоже суть относительные истины. Поэтому ограничение ими интенции мышления носит отпечаток ставшей субъективности и суть изначальная субъективность (проявление Я) в созерцании.
Впрочем, субъективна и сама интенция мышления, ибо направленность исследований всегда определялась уровнем потребностей человека и развитостью теории, методов познания и т.д. Отсюда – в рамках предвзятой (но неосознанной) ограниченности созерцающее мышление пассивно следует за независимым, объективным существованием самого предмета созерцания. В итоге такого следования проявляется логика существования понятия объекта. Подобное созерцание (в силу конечности познавательного акта созерцания – то ли по причине неадекватности созерцания существованию объекта вследствие вечного опоздания созерцания, следующего за объективным существованием вещи по М.К. Мамардашвили, то ли по шеллинговской причине спасения своего Я в созерцании, то ли из-за потери чётких ориентиров ограниченности знаний об объекте общими понятиями, из-за которого возникает беспредметность суждений и т.д.) обращается на себя: человек субъективно ухватывает в бесконечности созерцания некоторое звено, способное, по его мнению, адекватно отразить эту бесконечность в своём развитии, опередить существование объекта. Совпадает ли его субъективность (ему-то кажется, что – совпадает) с объективным существованием вещи или нет – это другой вопрос. Но, ухватив это звено как нечто, способное дать объяснение всех аспектов существования вещи, он тем самым создал (своим волеизъявлением) второе зеркало, в котором волеизъявлением выражено активно Я субъекта, а не пассивная естественная рядоположенность объекта в непосредственном созерцании. Я субъекта во втором зеркале есть необходимо положенным в качестве опосредования собственного существования объекта самостоятельным мышлением о нём.
Подобное представление о рефлексии соответствует:
1) и гегелевскому «двойному» отражению (удвоению созерцания предмета);
2) и шеллинговскому обязательному присутствию в мысли о предмете мысли о собственном Я, спасающем нас от вечного сна созерцания;
3) и мнению Мамардашвили М.К. об отрешённости, остранённости рефлексии от непосредственного созерцания (когда Я в мысли о предмете, вытесненное на грань трансцендентальности, оказывается полагающим само это мышление, «вспышку» сознания и т.д.).
Момент наступления предметной рефлексии – это момент, когда Я одухотворяет собой пассивное отражение объекта, когда Я заменяет объективные законы существования объекта законами существования мысли, активность объекта – собственной активностью.
Такой акт рефлексии – отражение, сотворённое Я, и потому суть внешне пауза – созерцание новой перспективы. Рефлексия как творение созерцания изначально активна. Данный мыслительный процесс близок к процессу, носящему в МЛФ наименование субъективации – «активно-творческому процессу отражения, идущему от субъекта к объекту, посредством которого происходит распредмечивание объектов материального бытия и познания» , но не сводится к нему. Ведь рефлексия – это, прежде всего, акт одухотворения отражения, из которого проистекают активность и, собственно, субъективность, являющиеся характерными признаками субъективации. Т.е. субъективация является частью процесса рефлексии.
Рефлексия как творение волеизъявлением субъекта изначально активна, что означает, прежде всего, направленность действования вовне себя. Т.е. рефлексия также должна иметь эманацию, как горящая свеча – свет. Поэтому созерцание объекта как бы распадается на две части, в одной из которых преобладает активность объекта и пассивность мышления, в другой – активность мышления и пассивность объекта. Мысль, или точнее, осознавание того или иного свойства, отношения, сущности объекта как бы мечется между двумя отражениями: от рефлекса, например, как циркуляции «животных духов», к факту отрицания увеличения объёма мышцы, от вибрации – к отрицанию души как механизма, от психического – к отрицанию такового в рефлексе и т.д. «Я», как неистовый демиург, творит всё новые образцы, разрушаемые в попытках слияния их с непосредственным созерцанием. И каждая новая попытка приближает рефлексию к этой непосредственности. Её эманация на данное созерцание становится преобладающей над эманациями смежных понятий. Рефлексия становится собственным основанием для созерцания, определяя его специфическую внутреннюю ограниченность, подталкивая своей определённостью к дальнейшему, более углублённому созерцанию объекта, ибо очевидна зависимость созерцания объекта от рефлексии, которая есть точка зрения самого субъекта на объект созерцания.
Мы видим существенно лишь то, что хотим видеть. А мы хотим видеть лишь то, что осмысленно, одухотворено нами, т.е. собственное опредмеченное Я. Отсюда – и прямая «слепота» умозрения, когда игнорируются противоречащие рефлексии факты, и «нагруженность» факта теорией – рождение догмы.
Противостоит такому превращению созерцания в догму собственная активность объекта, данная нам в восприятиях, представлениях и эманациях смежных рефлексии понятий, от которых оно отгородилось результатами собственного развития. Действительно, созерцание не только содержания объекта, но и целостности, обособленности объекта созерцания в дальнейшем включает в себя и эту обособленность. Замыкаясь на себе, собственная рефлексия объекта созерцания превращается в новую точку зрения, с которой можно рассматривать исходные рефлексии в перспективе их соответствия вновь образовавшейся рефлексии, которой, кстати, также дано влиять на их существование.
Например, философия создала немало идеологий, которые, в свою очередь, весьма ощутимо влияли на философию.
Именно собственная активность объекта созерцания вытесняет из созерцания объекта опредмеченное Я, ставит Я на грань трасцендентальности и провоцирует новую рефлексию. Казалось, этот процесс самодостаточен для достижения адекватности объекта его отражению. На самом деле – это не так. Во-первых, исходя из амбивалентности активностей в созерцании, существует не только «настраивание» мышления – рефлексии на тождество «мышление – вещь», но и инертность изменения самой рефлексии (сколько времени нужно нервному человеку, чтобы устать терпеть зубную боль и пойти к врачу?). Во-вторых, благодаря практике, определяющейся рефлексией, возможно достижение тождества «мышление – вещь» путём изменения самой вещи (например, ставя вещь в такие условия, которые изменяли бы её в стороны нашего мышления о ней). В-третьих, последовательное достижение предметным мышлением тождества рефлексии и созерцания объекта подчёркивает уникальность процесса рефлексии. Как бы близко логика понятия не соответствовала существованию объекта, эта логика не может охватить сам процесс рефлексии, не может управлять им, потому что он происходит не по законам существования вещи, а по законам, присущим именно мышлению и ничему другому.
В философии задача совсем иная, чем в естествознании. Задача её – не рефлексия мысли о предмете, а рефлексия самой мысли. Имея мысленное отражение предмета, мы рефлексируем в естествознании содержание мысли, но не саму мысль. Содержание мысли суть нечто привнесённое в мысль, в восприятии навязывающее мысли свой существование. В мышлении о мышлении мы должны рефлексировать саму мысль, т.е., образно говоря, должны поймать в сеть саму сеть. Именно эта проблема философской рефлексии – центральная в творчестве М.К. Мамардашвили. Чтобы познать саму мысль,- говорил он,- нужно избавиться от её содержания, ибо содержание мысли – это сознание о чём-то, которое заслоняет собой саму мысль. Рефлексия содержания мысли – всего лишь новое содержание.
Если даже содержание мысли будет о мысли, то и тогда мы не установим, что есть сама мысль, ибо в итоге мы получим лишь новое содержание мысли о мысли. Каким же образом избавиться от содержания мысли? Первый вариант (картезианский): чтобы избавить мысль от её содержания, нужно найти такую мысль, в которой содержание было бы минимальным. Такая мысль наиболее непосредственна, ибо в ней ничего нет, кроме её самой. Но очищенная от всякого потустороннего содержания мысль вырождается в тождество: Я есть Я – мысль есть мысль. Что это даёт для познания мысли? То, что мысль существует изначально как рефлексия самой себя и без такой рефлексии она («квант» мысли) не есть мысль.
Таким образом, чтобы созерцать мысль, нужно эту мысль лишить созерцающего момента самой себя (её содержания). Но это невозможно, ибо без созерцания нет и рефлексии – рефлексия мысли и есть мысль (что появилось раньше – яйцо или курица?). «Очищая» мысль от содержания, мы доходим до минимального содержания, которое суть самоутверждение себя как мысли («квант» мысли), но выйти из этого тождества без посторонней помощи извне (т.е. без помощи другой мысли) нельзя. Здесь и начинается проблема, ибо, становясь предметом созерцания другой мысли сама мысль меняет своё содержание: от самотождественности – к себе как содержанию другого.
Мамардашвили М.К. показывает и другой путь мышления о мысли, который бы позволил избежать неразделимости созерцания и рефлексии, таящихся в первомысли, путь, переводящий проблему: что есть мысль? – из области поисков её сущности в область поисков её природы. Познание человека – отмечает он,- возможно лишь постольку, поскольку в устройстве мира есть особые «интеллигебельные» (умопостигаемые) объекты (измерения), т.е. человек познаёт мир лишь потому, что в мире есть условия для того, чтобы человек мыслил мир (Кант). Но возможна и иная ситуация, когда любая мысль либо не может родиться, либо рождаясь, тут же гибнет, пожрав себя собственной абсурдностью (Кафка). Другими словами, что есть – мысль – можно понять в момент становления мысли, когда она существует как бы виртуально, что позволяет понять её как бессодержательную (бессмысленную). Т.е. интерес Мамардашвили М.К. к Канту и Кафке обусловлен тем, что в столкновении их миросозерцаний рождается мысль о существовании некоей пред – мысли, виртуальной мысли, не могущей ещё обрести свою сущность, свою самотождественность созерцания и рефлексии, а потому лишённой даже своего минимального содержания. Кроме того, такой подход к мысли о мысли делает необязательным ограничивать предмет изучения первомыслью. Каждая мысль рождается, развиваясь, наполняется содержанием и т.д. Момент же её рождения – суть её идея, идеология .
Таким образом, ценность данного подхода заключена в том, что он выявляет природу мысли как идею, из которой развивается мысль. Но что такое – идея, откуда она берётся, как преобразуется в мысль и т.д.? Проблема, в итоге, замыкается на себя, ибо возникает необходимость осмысления идеи.
Суть третьего подхода к мысли о мысли такова: необходимо разделить мысль на мыслящего и созерцающего естественным путём: пусть один человек – созерцатель воспринимает свидетельства вслух мышления другого человека. Таким путём можно проследить существование мысли. Одиссею духа в мире теней и их отражений. Но проникнуть в тайну рождения мысли? – Она появляется неизвестно откуда и исчезает неизвестно куда. Можно объяснить, почему она появилась, но откуда она взялась? – «сознание вслух» молчит, ибо узнать это от другого можно только тогда, когда другой осознаёт сам тайну этого рождения, чтобы свидетельствовать об этом.
Таким образом, все три предложенных М.К. Мамардашвили способа познать мысль упираются в одну и ту же познавательную трудность, суть которой – в необходимости познания мысли ею самой.
Мысль, скорее всего, порождается мыслью, подобно тому, как человек – человеком, тигр – тигрицей, рыба – рыбой и т.д. Вырваться из замкнутого круга рождений мысли мыслью – значит, провести рефлексию самой мысли, обрести сокровенное знание самого себя. Вот истинная задача философии, её онтологический герменевтический круг, в середине которого бьётся именно живая мысль М.К. Мамардашвили в поисках выхода. В поисках своего неэвклидова пространства, пространства, в котором круг размыкался бы, обретя новую перспективу.
Подведём итоги. В чём сила предметного мышления? В том, что его рефлексия имеет дело с созерцанием предмета, которое имеет под собой твёрдую объективную основу. Предмет существует сам по своим законам в любой, даже субъективной среде, независимо оттого, как мы его мыслим. Поэтому предметное мышление путём последовательной смены рефлексий детерминируется бытием самого предмета, что позволяет познавать этот предмет.
В чём слабость предметного мышления? В том, что его рефлексия находится вне этой детерминации, не охвачена законами существования объекта, по сути, произвольна. Можно сказать, что предметное мышление существует по милости законов рефлексии, или, по другому, на инстинктивном уровне.
В чём сила философского мышления? В том, что оно полагает своё собственное существование независимым от окружающих его предметов. В чём его слабость? – В том, что в своей независимости оно не может освободиться от своего содержания, из-за которого оно не может совершить собственный акт рефлексии: осознать самое себя. В философской рефлексии не существует абсолютной меры познания как в предметном мышлении, ибо мысль, измеряя собой другую мысль, изменяет её и изменяется сама (чем не квантовая механика!).
Действительно, в акте философской рефлексии Я фиксирует своё Я таким, каково оно было в прошлом и созерцает его с точки зрения настоящего Я. Но, во-первых, раздвоение Я на созерцание и созерцающее – суть уже изменение изначально целостного Я. Во-вторых, осознавание знаний о Я-прошлом в Я-настоящем означает изменение Я-настоящего… Я изменяется, не успевая сотворить себя прошлого в себе настоящем, ибо оно уже в будущем. Философы подобны глупому котёнку, гоняющемуся за собственным хвостом.
Каким же образом можно на современном этапе познания совместить плюсы и компенсировать минусы того и другого мышлений?

$ 3. Проблема инверсии предметной и философской рефлексий друг в друга.
Попробуем выйти из герменевтического круга, очерченного Мамардашвили М.К., исходя из логики самого Мамардашвили М. К. Итак, задача Мамардашвили заключается в поисках путей освобождения мысли от её содержания. Но, мысля диалектически, мы можем предположить, что содержанию мысли всегда должна сопутствовать форма мысли (кстати, это уже есть у Канта). Понятие формы мысли, имеющее своё основание во всеобщности категории формы, открывает перед мышлением о самом себе иную перспективу, иную реальность мысли. Поскольку содержание мысли – это отождествление своего существования с существованием объекта отражения, то форма мысли, по меткому выражению М.К. Мамардашвили о форме вообще, «… не об этом» . Форма мысли – это нечто внешнее мысли, т.е. не принадлежит полностью мысли. Она выходит за область рефлексии мысли (а значит, определяет рефлексию; форму мысли можно определить только извне самой мысли), и задаётся она (форма) также извне.
Создаётся интересное положение. С одной стороны, мысль существует как самоутверждение: «Я есть Я» и вне этого самоутверждения мысли нет самой мысли. Но с другой стороны, сам акт самоутверждения бессмысленен без понимания необходимости этого самоутверждения, как отрицания всего иного, а потому понятие иного должно уже содержаться в самой мысли (чтобы его можно было отрицать), в самом акте самоутверждения. Но содержаться оно там не может, ибо на то и акт самоутверждения, что он суть исключение из себя всего иного, что он абсолютизация самого себя. И в то же время, иное в акте самоутверждения должно существовать в качестве формы, противоположной минимальному содержанию самоутверждения, отрицающей содержание, внешней содержанию. Но как внешнее содержанию мысли в её акте самоутверждения, форма не может быть самой мыслью, не может быть рассмотрена первомыслью в качестве самой себя как мысли. Описанный выше парадокс – это взятая в чистом виде тупиковая ситуация, с которой постоянно сталкивается философская рефлексия.
Предметная рефлексия имеет дело с иной проблемой. Идеальное предметное мышление необходимо должно иметь своим содержанием исключительно знание о вещи. И потому предметное мышление есть существенно отрицание (вытеснение) самого себя отражением существования вещи. В нём не остаётся места для знания о самом себе (оно потому и считается объективным, что в нём нет субъективного, нет места для субъекта). Из содержания мысли субъект вынесен вовне мысли, в вопросы: насколько точно воспроизведено в мысли отражение объекта? Где кончается представление о вещи и начинается сама вещь? – и т.д. Без ответов на эти вопросы нельзя иметь полное знание о вещи. Но ответы находятся по ту сторону от содержания мысли о вещи, в ответе на вопрос: «Что есть Я, что есть мысль?». Именно мышление о себе единственно может дать ответ на вопросы, почему мы мыслим и почему мы мыслим вещь именно так, а не иначе.
Опять же, иное в содержании мысли о предмете (иное – как самоутверждение мысли) может существовать только как отрицание содержания мысли о вещи (существование мысли не есть существование самого предмета), т.е. как его форма. Но форма предметной рефлексии – уже не есть мысль об этом предмете.
В итоге можно сказать, что философская и предметная рефлексии не обладают свойством самодостаточности и суть – постоянный выход в своё другое, являющееся его формой. Я утверждаю, что натурфилософия и есть та наука, которая на новой ступени своего развития и призвана изучать проблему этого перехода.
Действительно, что суть классическая натурфилософия? – Традиционный путь натурфилософа к своей системе следующий. Поскольку естествознание является содержанием натурфилософии, т.е. натурфилософии свойственно вырастать из естествознания – первым шагом к натурфилософии является предметная рефлексия. Натурфилософ совершает открытие (большое или маленькое – значения не имеет). Благодаря этому он вдруг обнаруживает уникальность своего мышления, уникальность, которая позволила не кому-нибудь, а именно ему обнаружить неизвестную ранее истину. Он пытается проанализировать эту особенность (впадает в «колодец» философской рефлексии). Этот акт сознания – пролог построения натурфилософской системы. Вспомним построения классических натурфилософских систем Аристотеля, Декарта, Шеллинга, Гегеля и др. Сначала натурфилософ заявляет, что до него мыслили неправильно – не где-то, в чём-то, а вообще. Отсюда – рассуждения о методе, логики – большие и малые, в которых обосновывается и объясняется правильное мышление. Далее, это «правильное» мышление применяется к различным естественнонаучным областям. Венцом делу служит применение этого «правильного» мышления к самому человеку. В зависимости от « » (как правильно мыслить) в « » (человеке) мышление предстаёт либо как математическое, механическое (вибрации), либо биологическое (рефлекс), либо как теогоническое или идеологическое.
Таким образом, как и пролог, так и непосредственное построение натурфилософской системы – суть ряд переходов от предметной рефлексии – к философской, от философской – к предметной, и опять, к философской. Натурфилософская спекуляция, впервые в полном объёме осознанная Гегелем, показала, что содержанием и началом натурфилософии может быть не только естествознание, не только внутреннее разрешение натурфилософских проблем, но и философия, как наука о мышлении. Фиаско гегелевской натурфилософии и торжество гегелевской спекуляции в МЛФ, на мой взгляд, служит неоспоримым свидетельством необходимости познания законов её (спекуляции) существования. Сама же натурфилософия, чтобы привести себя в соответствие с требованиями, предъявляемыми к современному научному познанию, должна:
А) предметом изучения сделать способ своего существования, который суть инверсия предметного мышления в мышление о мышлении (разумном бытии), и наоборот, тем самым:
Б) обратить натурфилософские спекуляции в натурфилософские теории.
Следовательно, ценность существования современной натурфилософии полагается мной не только в поисках и закреплении новых типов мышления, дающих человечеству новые знания о природе и о себе, как это было раньше; не только в исполнении роли моста между разделившимися философией и естествознанием, но и в усилении эффективности предметного и философского мышлений за счёт глубокой определяющей связи, ограничивающей их взаимное существование, полагающей их частями одного целого. Инверсия предметного мышления в мышление о себе и наоборот – ликвидирует минусы обоих мышлений.
Действительно, натурфилософ, совершив тот или иной акт предметной рефлексии, объектом своего изучения делает саму предметную рефлексию, делает шаг от изучения содержания мысли к изучению её самой. Тем самым, происходит узнавание мышлением самого себя, своих скрытых возможностей.
Далее, свой опыт над мышлением натурфилософ приводит в соответствие с общим опытом о мышлении, закрепляет его, используя вновь открытую тайну рефлексии в исследовании других объектов действительности. Другими словами, он учится управлять своей предметной рефлексией, делая при помощи её ряд открытий.
В свою очередь, эти открытия обогащают знания натурфилософа о рефлексии своим содержанием. Можно сказать, что мышление вообще опосредуется содержанием предметного мышления, приобретает объективное основание. В итоге, мышление меняет свой гносеологический статус на онтологический: указание «как надо мыслить» переходит в утверждение «что есть мысль» в аспекте мышления о природе.
Таким образом, в натурфилософии ликвидируется недостаток предметного мышления, ибо выходя за границы предметного мышления, натурфилософ познаёт законы, управляющие рефлексией. В натурфилософии же ликвидируется и недостаток философского мышления, ибо, приобретая онтологический статус, оно детерминируется совпадением содержания и формы. Мысль лишается своего минимального содержания «Я есть Я» в определении через другое (мысль суть «вибрация», «мысль суть рефлекс» и т.д.). Конечно, каждый акт инверсии предметного мышления в мышление о себе разрушается, сталкиваясь с мышлением самим по себе «лицом к лицу», но именно в последовательной смене пусть тут же разрушившихся, но свершившихся рефлексий происходит накопление содержания не мысли о предмете, а мысли о себе, которая рано или поздно примет адекватную форму, т.е. приобретёт собственный онтологический статус. Содержание мысли о мысли станет мыслью о мысли – «квант» содержания мысли «Я есть Я» разрушится, обратившись в абсолютное утверждение «Я есть», точку, лишённую содержания, ибо всё оно перетечёт в тождественную минимальному содержанию форму первомысли: «Я есть нечто, что есть Я» и, видимо, это будет последняя двойная инверсия философского и предметного мышления, прежде, чем они сольются.
И последнее. Понимание натурфилософии как инверсии предметного мышления в мышление о себе и наоборот – не только низводит функции классической натурфилософии как формы естествознания на уровень средства познания мышления, но и меняет само направление натурфилософских исследований, в которых главным становится не результат инверсий (он – лишь критерий правильности подобных метаморфоз), а их механизм, условия, ограничения и т.д. Но, даже не владея теорией инверсий, на основании одного лишь знания о сути классической и новой натурфилософии, можно сделать несколько предположений, связанных с особенностями современного уровня и структуры знаний, о некоторых характерных для новой натурфилософии чертах.

[Ронвилс-2]

Павел. Вначале я хотел детально «погрузиться» в тему, ибо она, действительно, имеет ключевое значение для философии. Но потом понял, что если исходить из тех парадигм, которые крутились и крутятся в этой сфере – далеко не уедешь и проблемы не решишь (в принципе). А если и решишь, то лишь по методу «курицы и яйца» (типа – согласно нашим представлениям яйцо появилось раньше курицы…). Могу лишь посоветовать ВНИМАТЕЛЬНО вчитаться и вдуматься в то, что написал Р. Штайнер в своей «Философии свободы». К сожалению, зашоренные своими представлениями философы ленятся это делать. А жаль! Там именно вопросы взаимоотношения сознания и действительности (а так же – и вопросы рефлексии) проработаны весьма обстоятельно и совершенно по новому. Именно это новое и желательно бы было уловить.
Я не буду занимать ту позицию, в которой буду бит. Если меткого стрелка пригласили на дуэль и сказали, что принято не стреляться, а фехтовать, то опытные фехтовальщики быстро покажут стрелку его место, на третьей минуте заколов шпагой (которой они владеют гораздо лучше его). Я обращу ваше внимание на ту ключевую позицию, в которой философы всегда были слабы. Но именно эта позиция имеет для темы исключительно важное значение. Вначале ваша фраза:

«Рефлексия как творение волеизъявлением субъекта изначально активна, что означает, прежде всего, направленность действования вовне себя. Т.е. рефлексия также должна иметь эманацию, как горящая свеча – свет. Поэтому созерцание объекта как бы распадается на две части, в одной из которых преобладает активность объекта и пассивность мышления, в другой – активность мышления и пассивность объекта. Мысль, или точнее, осознавание того или иного свойства, отношения, сущности объекта как бы мечется между двумя отражениями: от рефлекса, например, как циркуляции «животных духов», к факту отрицания увеличения объёма мышцы, от вибрации – к отрицанию души как механизма, от психического – к отрицанию такового в рефлексе и т.д. «Я», как неистовый демиург, творит всё новые образцы, разрушаемые в попытках слияния их с непосредственным созерцанием. И каждая новая попытка приближает рефлексию к этой непосредственности. Её эманация на данное созерцание становится преобладающей над эманациями смежных понятий. Рефлексия становится собственным основанием для созерцания, определяя его специфическую внутреннюю ограниченность, подталкивая своей определённостью к дальнейшему, более углублённому созерцанию объекта, ибо очевидна зависимость созерцания объекта от рефлексии, которая есть точка зрения самого субъекта на объект созерцания.»

Давайте ка внимательно присмотримся к самому процессу восприятия. На организм по разным каналам (зрительному, слуховому, вкусовому, обонятельному, осязательному) идет лавина информации. Эта масса информации от миллионов рецепторов представляет собой сплошной неразделимый поток. Заранее в нем не увидишь и не услышишь отдельных объектов. Каким-то образом этот поток обрабатывается и пройдя много этапов обработки выдает человеку (да и вообще – любому более или менее сложно устроенному животному) готовые и очерченные в своих границах объекты. Как именно организму это удается? Я понимаю, что для ученых и мыслителей прошлых веков математически корректно и вполне адекватно проработать детали этого процесса – задача абсолютно непосильная. С другой же стороны мыслитель очень хочет по любому вопросу успеть в течение жизни сформировать цельное представление. А если профессиональному философу за его печатные труды еще и деньги платят, то он просто обязан отрабатывать свои деньги. Вот и приходится искать окольные пути, вводить особую терминологию, придумывать особую методу рассуждений. Что бы создавалось впечатление, что взялся за неподъемную задачу и, вроде бы, нашел изящное решение. Заметьте, на этом форуме обсуждаются многие темы. Одна тема может быть вроде и корректно сформулированной, и не такой уж сложной, но резонанса не вызывает и обсуждается вяло. Но стоит зацепить вопросы, которые постоянно (в той или иной форме) крутятся в философской среде – тут же шквал обсуждений. Однако все это не выходит за рамки схоластических споров в рамках философской братии.
В принципе, технари уже научились сравнительно неплохо «расчленять» и перегруппировывать информацию, получаемую от электронных рецепторов. Даже современные «умные» фотоаппараты могут определить в группе фотографируемых улыбнувшееся лицо и это создает команду на включение затвора. Но подобные успехи еще весьма далеки от того, что могут даже крохотные насекомые. Даже простейшая амеба так виртуозно управляет своим цитоскелетом, что я не уверен, что кто-то возьмется полноценно смоделировать этот процесс. То, что там понапридумывали господа синергетики – это попытка выдать желаемое за действительное. Причем, попытка крайне слабая, но с огромными претензиями на истину. И заметьте – технари менее всего руководствуются теми моделями, которые создают биологи для объяснения процессов, происходящих в живых организмах. Подобное заимствование (за редким исключением) мало что дает. Как-то математик, работавший в институте кибернетики, сказал мне, что в принципе знает как работает разум и мог бы его смоделировать. С таким же успехом он мог бы сказать, что знает как создать модель полноценного восприятия (скажем – зрительной системы, которой я когда-то очень интересовался). Но, говорит, могу с полной уверенностью сказать, что на физических носителях полноценно реализовать это не получится. Даже выходя на молекулярный уровень в своей электроники мы непременно упремся в барьер скорости переработки информации. А я спрашиваю: а как же биологический объект умудряется все это переработать? Он отвечает: спросите у господа бога.
Значит ли это, что вообще не надо пытаться копаться в вопросах первичного восприятия естествоиспытателям и, тем более, философам? Не думаю. Не только можно – нужно. Надо только не бояться существенно изменить взгляд на проблему и основную парадигму. К примеру – внимательно, в деталях, присмотреться к работе того, что обычно считают бессознательной работой психики. Эдуард фон Гартман пытался было привнести что-то существенное в осмысление соотношения сознательного и бессознательного, но в результате ударился в пессимизм и мало чего достиг. Ну и, разумеется, он не осмелился выйти за пределы того языка, который был предписан для традиционной философии. А надо не бояться строить более или менее детальные ментальные конструкции работы вот этого самого «бессознательного».
Не буду ходить кругами. В моей философии человек – единство двух начал: «истинного Я» и т. н. «Распорядителя». Да, они имеют общее начало. Но оно – отнюдь не в материи (по крайней мере – физической). И не в какой-то раздвоенной реальности, которой нет и не было никогда. Природа и материи, и сознания, вплетена органично в сложную и взаимосвязанную систему. Там нет какой-то непреодолимой разделенности «идеальной» и «неидеальной» сфер. Но эта система не имеет основанием видимое нами бытие. В бесконечной цепочке развития неких первичных субстанций и сознание, и материя – звенья различного ранга. Моя схема, естественно, условна. В ней то, что я называю «Распорядителем», можно условно идентифицировать с «бессознательным» в человеке. Я приведу отрывок из своей работы. Вначале там будут некоторые непонятные термины, для уяснения которых надо прочитать много других глав. Но я предлагаю не сильно заморачиваться и просто взять в руки карандаш (ручку) и нарисовать ту схему, которую я излагаю далее. И вы увидите, что даже чисто умозрительная схема дает в руки неплохое средство, которое позволяет разобраться во многих аспектах человеческого восприятия.

« В математике есть понятие "отображение". Это довольно широкое понятие включает различные виды отображения. Их применяют по необходимости или просто ради удобства. Если говорить в рамках популярного изложения, то можно взять любой зримый или словесно определенный образ и отождествить его с элементом некоего упорядоченного множества для того, что бы на основе хорошо представимых образов уяснить себе структуру или те или иные свойства данного множества. Рассматриваемая структура может быть очень неудобной для наглядной интерпретации и анализа, поэтому приходится придумывать некий формальный язык, который для большинства весьма трудно осознается. Но если есть возможность провести параллель между рассматриваемой структурой и чем-то вполне представимым и наглядным, то даже если такая параллель не вполне однозначна - преимущества очевидны.
Мы будем рассматривать структуру человеческой личности в самом широком аспекте, включающем не только и не столько видимую в физическом пространстве часть, но и составляющую, непосредственно относящуюся к системе информационных монад. Мы будем рассматривать информационные монады, не связанные напрямую с молекулярными структурами, а так же и с теми, без которых физическое тело существовать не может. Без соответствующей структуры, которую можно отнести к категории надстроечных систем, конгломерат физических компонентов будет мертвым образованием. Если быть до конца последовательным, то можно рассматривать структуры КСИОНов чисто формально, возвышая надстройку до уровня биосистем (как это было показано в предыдущей легенде). Но мне хотелось бы отойти от предложенной схемы для большей наглядности. Я предлагаю чисто геометрическую интерпретацию, которая позволит с достаточной наглядностью оперировать таким сложным образованием, как человек на уровне того, что мы назвали "праматерией".
Нарисуем две оси - вертикальную и горизонтальную с пересечением по центру. В лево и в право от центра нарисуем два жирных круга, причем левый сдвинем немного дальше от центра. Это две центральные субстанции, составляющие основу любого живого существа, наделенного осознанием (в том числе и человека). Левая - это то, что можно назвать Душой, "Истинным Я", "Метапрограммистом" или еще как-то. Справа - не менее могучая структура, которая обеспечивает вхождение Души в мир и существование в конкретном теле. Это не только привычный для нас мир, но и вообще - любой обусловленный мир, локализованный в пространстве. Если выражаться терминами информатики, то правую структуру можно сравнить с супер компьютером, разворачивающим перед пользователем (левая фигура) на специальном мониторе хорошо оформленные картины окружающего мира. Правую структуру можно чисто условно назвать "Распорядителем", а левую - "Заказчиком". Не уверен, что выражаю нечто оригинальное, но пока примем терминологию в таком виде.
Сверху и снизу от центра рисуем пунктирными линиями две области. В нижней области сосредоточен полный комплекс программ функционирования биологического организма. Что это означает? Как мы говорили ранее: организм человека (и любого другого биологического существа) - сложно организованная иерархическая система надстроечного типа. Именно высший уровень задает цель и обеспечивает поступление программ функционирования во все нижележащие уровни. Таким высшим уровнем является "Распорядитель", который по ранее описанной схеме можно поставить на следующую ступеньку за системным уровнем. Системный уровень - высшая ступенька системы КСИОНов, которые я назвал энергообразующими. Далее идет качественный скачек (выражаясь диалектическим языком). Назовем следующую ступень - интегрирующим уровнем. "Распорядитель", по существу, и олицетворяет этот интегрирующий уровень. Биологический организм достаточно консервативен и биологические программы функционирования в основном задаются сразу при рождении.
Верхняя область относится к высшим моделям функционирования. Скажем так: это индивидуальные модели восприятия и реагирования. В значительной мере они связаны с биологической природой, но все же весьма велика в этой области роль непосредственного жизненного опыта.
И в верхней, и в нижней области имеется стандартный обособленный информационный автомат, имеющий такой же внепространственный характер, как и у центральных фигур. Это - индивидуальная модель восприятия (ИМВ). Его можно сравнить с монитором компьютера. Дело в том, что "Заказчик" не может видеть, слышать и чувствовать так, как это делает физическое тело. То есть, конечно, все что может чувствовать тело находит отражение в "Истинном Я" (или "Заказчике"). Последний имеет даже куда больший диапазон всевозможных форм восприятия. Но подобные формы имеют универсальный характер для сущностей ранга человека. Вместе с тем то, что отобразила, к примеру, сетчатка глаза, совершенно ни о чем не говорит "Заказчику". Нужен переводчик. Вот таким переводчиком и является ИМВ.
Можно задать вопрос: а зачем выделять отдельно высшие модели функционирования и полный комплекс программ функционирования? Ведь первые можно считать областью в полном комплексе программ. Ниже мы подробно рассмотрим смысл такого построения, а пока будем рисовать нижнюю область. Для определенности назовем полный комплекс программ функционирования биологического организма термином-аббревиатурой НИМФЭБО (набор индивидуальных моделей функционирования элементов биологического организма). Под областью НИМФЭБО рисуем большой полукруг с многоточиями по краям и назовем его просто и кратко - пространство Метагалактики (ПМ). В нем нарисуем маленький кружок, который назовем физическое тело (ФТ). Индивидуальные модели функционирования задают программу работы отдельных систем организма - физического тела, поэтому рисуем нисходящую стрелку с области НИМФЭБО к ФТ. А вот кружок в области НИМФЭБО под названием ИМВ (индивидуальная модель восприятия) связывается с ФТ восходящей стрелкой. Далее рисуем восходящую стрелку от ИМВ к "Заказчику". То есть "Заказчик" (или "Истинное Я") видит, слышит и чувствует через физическое тело посредством ИМВ.
Верхнюю пунктирную область назовем НИМВиР (набор индивидуальных моделей восприятия и реагирования). В ней то же рисуем кружек ИМВ. Над этой областью рисуем область, которую назовем знакомым уже термином ИПВМ (индивидуальное пространство взаимодействующих моделей). Это ИПВМ относится к высшему уровню. Внутри этой области рисуем маленький кружок под названием МФТ (модель физического тела). Последний можно назвать "Дублем". Это - упрощенная модель физического тела, в которой отражена внешняя форма, кинематика и органы восприятия. Сердце, легкие, печень и другие внутренние органы в ней не отражены. Проведем восходящую стрелку из области НИМВиР к МФТ и две нисходящие - от МФТ к ИМВ и от ИМВ к "Заказчику".
В ИПВМ разворачивается представление из моделей, отображающее окружающие нас объекты и субъекты, то есть все, что мы видим, слышим и чувствуем и на что вольно или невольно обращаем внимание. Почему я делаю упор на внимание? Если при помощи, скажем, гипноза заставить человека не видеть стул, стоящий у него перед носом, то он его действительно не увидит. Будет спотыкаться об него и не поймет: в чем дело? Для чего же нужно такое дублирование? Ведь есть физическое тело и ИМВ, позволяющее чувствовать окружающий мир непосредственно. Ответ лишь один. Окружающий мир слишком сложен. Отследить в реальном масштабе времени все окружающие нас объекты и субъекты и правильно настроить рецепторы практически невозможно. Но существует выход. Для этого создаются модели окружающих предметов и этими моделями наполняется ИПВМ. Модели способны взаимодействовать между собой и с МФТ. Модель объекта, в отличие от самого объекта, способна очень быстро и активно взаимодействовать с МФТ и подсказывать моделям органов восприятия все необходимые параметры настройки. А это служит подсказкой для правильной настройки (точнее - преднастройки) реальных органов чувств (так называемых рецепторных полей).
Во здесь то и выявляется центральная роль в схеме "Распорядителя". Он связан двухсторонними стрелками с "Заказчиком", с областями НИМВиР и НИМФЭБО, а так же с еще одной областью, которую изобразим правее в виде большого полукруга с многоточиями по краям и назовем знакомым уже термином ГИП (глобальное информационное пространство). Из последнего черпаются любые мыслимые и немыслимые модели, которые могут существовать во Вселенной (в широком смысле). Проведем еще по восходящей и нисходящей стрелке от ИМВ к "Распорядителю" из областей НИМФЭБО и НИМВиР соответственно. Кроме того. Проведем восходящие стрелки от ФТ к "Распорядителю" и от "Распорядителя" в область ИПВМ.
Во время бодрствования организма "Распорядитель" постоянно отслеживает через ИМВ области НИМФЭБО все, что попадает в поле зрения органов чувств, вытаскивает все необходимые модели из ГИП, заполняет ими ИПВМ, сравнивает с тем, что получает через ИМВ области НИМВиР и производит коррекцию и самих моделей, и моделей органов чувств в МФТ, до тех пор, пока не будет полного соответствия показаний двух ИМВ. Далее сами модели в ИПВМ помогают осуществить преднастройку органов чувств для последующего восприятия. На самом деле полного предугадывания никогда не происходит, ибо реальный объект всегда сложней модели. Следовательно, "Распорядитель" должен оперативно фиксировать разницу в показаниях ИМВ и постоянно корректировать модели в ИПВМ, что бы соответствие сохранялось. Для выполнения этой работы требуются сложнейшие программы и колоссальное быстродействие. Если попытаться изготовить "Распорядитель" (его информационный аналог) из физической материи, то даже выйдя на уровень отдельных молекул и выжав из физической конструкции все, что можно (не ограничивая ее ни размерами, ни физической энергией), то тот объем работы, который производит реальный "Распорядитель" за доли секунды, его физический аналог будет делать много часов или, даже, дней.
"Распорядитель" является истинным хозяином в областях НИМВиР и НИМФЭБО. В НИМВиР входит полный комплекс всех условных и безусловных рефлексов организма. Человек лишь гипотетически может делать и думать все, что угодно. На самом деле он жестко регламентирован как теми программами восприятия и реагирования, что даются при рождении, так и той информацией, что обусловлена семейными, производственными, национальными и иными связями. Когда в середине жизни область НИМВиР в основном заполнена, "Распорядитель" может включать и выключать те или иные программы в этой области, исходя из обстоятельств объективного плана (голод, жажда, холод, жара, половой инстинкт), а так же приказов, исходящих от "Заказчика" ("Истинного Я"). Но приказ приказом, а на выбор предлагается в основном меню из имеющихся программ.
Если делать очень образное сравнение, то можно вспомнить сказку о волшебной лампе Алладина. Самого Алладина можно сравнить с "Заказчиком" ("Истинным Я"). "Распорядителя" можно сравнить с могучим Джином. Но как бы ни был могуч Джин - он раб лампы. Лампу же (некий абстрактный сосуд) можно сравнить с физическим телом. Джин просто не может не думать о лампе - это его жилище и предмет его заботы. Но ведь лампа имеет своего хозяина, следовательно надо выполнять и волю последнего.
Чуть позже мы обстоятельно разберемся с областью НИМФЭБО и узнаем, что программы функционирования органов и их систем имеют определенную самостоятельность (автономность). Речь идет о функционировании системы КСИОНов энергообразующего уровня. И все же эта деятельность находится под контролем "Распорядителя", в частности - система настройки рецепторных полей органов чувств.
Под контролем "Распорядителя" находится еще одна весьма важная структура - аккумулятор КИВ (квантов информационной валюты). Его можно изобразить в виде кружка где-то между "Распорядителем", ГИП и НИМФЭБО. От ФТ проведем восходящую стрелку к аккумулятору (А), от А - к "Распорядителю", а еще - нисходящую от ГИП к А.
А теперь присмотримся к "Заказчику" ("Истинному Я"). Это весьма сложная и автономная структура. Ее можно назвать бессмертной Душой личности. Но это мало еще о чем говорит. Я не зря предложил разместить эту структуру на схеме несколько дальше от центра. Проведем вертикальную ось по центру "Заказчика" (жирный кружок слева). Справа от него окажется одна двухсторонняя стрелка между ним и "Распорядителем" и две односторонние, направленные от ИМВ двух областей - НИМВиР и НИМФЭБО. А вот по левую сторону от оси можно нарисовать много двухсторонних стрелок, символизирующих связь "Истинного Я" с аналогичными структурами. Назовем эти связи "левосторонним восприятием". С левой стороны "Распорядителя" ("Истинного Я") находятся только субъекты: люди, животные, жители иных миров и вообще - сущности, наделенные осознанием. Это, конечно, чисто спекулятивная установка, выходящая за рамки научного исследования в традиционном понимании и уводящая в область мистики. Но если быть до конца последовательным - я все равно не смогу уйти от обсуждения этой темы. Просто для ее разработки будет отдельная легенда.
"Правостороннее восприятие" можно уподобить работе с компьютером (образная интерпретация). Имеется клавиатура или иное устройство для общения с компьютером и два независимых монитора, позволяющих видеть, слышать, чувствовать все те программы, что реализуются посредством компьютера.»