[ Каскадный ] · Стандартный · Линейный Онтология и семантика, Преодоление "узких мест" семантики

[Алексей Шухов]

Федя, привет!

Здесь речь пойдет о проблеме, которая помешала мне создать "онтологический каталог" таким образом, чтобы онтологическое представление стандартизировалось бы с принципами построения "реляционных баз данных". Ну вот так ... Такая, казалось бы, "только техническая" проблема выводит на отношения "онтологии и семантики" как таковые.

Итак, вспомним единственную проблему, помешавшую реляционно описать "онтологический каталог" - я имею в виду теорию способа,
при помощи которого рубрики семантического каталога
следует разносить в поля базы данных. Вспомним позиции
сторон - я предлагал (и далее так и делал) вносить в
поле базы данных полное имя объекта со всеми его атрибутами.
Если объектом является "призовая породистая лошадь", то
мой способ состоял в том, что целиком все выражение из
трех слов вносилось бы в поле базы. Позиция программиста
заключалась в другом - согласно "идеологии реляционных
баз" он требовал деления этого выражения на три элемента -
"призовой", "породистый" и "лошадь" и, как уж не
помню, это совсем не важно, разносить их в одно или
несколько полей базы.
Теперь моя идея заключается в том, что даная проблема,
можно назвать по разному - "комбинирования записей", но,
скорее, "семантического разнесения" значений, сложно
отображаемых в понятийных системах по полям простых
элементов, требует особой теории.

Рассмотрим тогда некий сложный случай понятийного
представления и сравним его с простым. Но вначале я
оговорюсь, что имя объекта будет отделено от имени
признака (или, правильнее, одно слово в составном
имени объекта будет выделен как маркер имени объекта),
а далее мы будем работать с _именем_признака_.
Положим у нас есть описанный составным именем
объект "варено-копченая украинская колбаса". "Колбасу"
откидываем в поле "маркеров имен объектов" и
начинаем работать с признаком этого маркера
"варено-копченая украинская". Согласно "идеологии"
реляционных баз данных, мы можем добавить в поле
"признаков" три записи - "вареный", "копченый" и
"украинский". Если мы далее мы обработаем более
простое имя "вареная колбаса", то никаких записей в
поле "признаков" мы вносить не будем, поскольку
"вареный" уже там есть. И если речь идет о базе данных
как просто о способе хранения данных, то базе все
эти тонкости по барабану. Но если база служит для нас
источником, на основании которого строится
_семантический_каталог_, то в таком случае просто записать
слово "вареный" в поле "признаки" неверно. Мы теряем
знание о том, в каком - простом или составном -
понятии это слово использовалось. И вообще каким-то
непонятным образом у нас элемент составного понятия
стал равен самостоятельному понятийному элементу.
В таком случае следует сделать вот что, и в этом
и состоит моя идея: делать отдельную таблицу для
простых имен признаков и делать отдельную таблицу
для составных имен признаков. При этом признаки,
описываемые составными именами, я хочу назвать
особым термином _дробящиеся_ признаки.
Пока мы забудем о простых признаках и займемся
"дробящимися". Предположим, что характер этих
признаков выражает нечто, что обычно называется
"одноуровневой структурой".

У нас есть одноуровневая структура "варено-
копченая украинская", как ее разложить? Здесь
следует вводить принцип "доминирования", под
которым подразумевать некоторое построение
"ряда" этой структуры. Но нам в данном случае
мешает составное слово, и давай тогда вначале
рассмотрим структуру где его нет. Предположим,
у нас есть "первая школьная научная конференция",
где маркер объекта "конференция", а признак -
"первая школьная научная". Я предлагаю в таком
случае простой метод составления таблицы и
определения доминирования (и то, и другое
решения связаны). Таблица строится из полей:
"доминанта", "второй элемент", "третий", и пусть
их будет десять (сейчас не важно, сколько их
реально нужно). Тогда "доминанта" и последующие
элементы определяются по принципу "вектора":
если признак стоит перед маркером, то
доминантой называется слово слева от маркера,
и элементы считаются справо налево; если признак
стоит после маркера, как в "цветы срезанные садовые",
то доминанта стоит справа от маркера и элементы
считаются слева направо.
Для составных слов порядок хитрее: доминанта -
всегда склоняемая часть составного слова, потом
считаются справо налево элементы составного
слова, далее по предыдущему правилу остальные
элементы. Тогда для "варено-копченой украинской"
доминанта будет "копченый", второй элемент "вареный"
и третий элемент "украинский".
Вероятно, тут можно столкнуться с тем, что язык
богаче всяких моделей и когда Ленин пишет выражение
"все более тонкая фальсификация марксизма", начинаешь
сомневаться, может ли такая классификация работать,
однако, если выполнить перестановку и получить
"все более тонкую марксизма фальсификацию", то жить
еще можно. Но наша проблема получает новое продолжение
- группу случаев, в которых требования благозвучия
вынуждают искажать логическую модель. Здесь можно
думать над вопросом - следует ли в обработанном
дробящемся признаке указывать на то, что внесенный
в базу признак был предварительно обработан
(или он вносился "таким как есть")?

Но здесь существует еще много нюансов. Связи между
элементами дробящегося признака могут быть простыми,
а могут быть и предложными. Например, возьмем
"стремление к самому высокому в первоначальном
пространственном смысле". Такие возможности требуют
введения в таблицы указателей связок между
элементами дробящегося признака - либо прописывания
в этом поле знака простой связки, либо прописывания
используемого предлога.

Но мы рассматривали только такие случаи, в которых
элементами дробящихся признаков были только
прилагательные (или - по преимуществу прилагательные),
на языке констуитивной онтологии - "универсалии",
а ведь элементами дробящхся признаков могут быть
и существительные и другие части речи (видимо, не
могут быть только глаголы), например, "город-сад"
или "предвзятость решения Маркса". Здесь следует
руководствоваться Баррисмитовской констуитивной
онтологией и описывать или обозначать (мне неясно -
выделять ли каждый вид элемента в отдельные поля
или ставить знак в особом поле "тип элемента
дробящегося признака") элементы дробящихся
признаков как "состояния", "случаи" и
"универсалии".

Отметим еще следующее: когда мы описывали
обработку признаков, разложение их на элементы, мы
не обратили внимание на проблему представления
порядковых значений и их величин. Если в исходных
данных слова представлены в порядке "1710 год" и
"январь месяц", то в наши таблицы их следует
вносить в таком порядке, чтобы первым шло порядковое
имя, а вторым имя экземпляра. Тогда мы обязаны
будем записывать эти элементы дробящихся признаков
только таким образом "год 1710", "месяц январь",
"число 3".

Кроме всех уже обозначенных нами проблем нам
следует высказаться и по проблеме "сублиний", нередко
включаемых в одноранговую структуру дробящихся признаков.
Сравним два выражения: "слова сказанные Беркли в 1710 году"
и "слова, сказанные католическим епископом Беркли в
1710 году". Во втором выражении у нас появляются
элементы описания, не связанные с объектным маркером
"слова". Связь со "словами" отсутствует у признака
"католический епископ". Это говорит о том, что,
возможно, дробящиеся признаки следует описывать еще
и структурой входящих в них "сублиний". С другой
стороны, такие связи можно относить уже к
межобъектным отношениям.
Если же, все же, описывать сублинии дробящихся
признаков, то тогда следует создавать практически
похожие на саму таблицу дробящихся признаков
таблицы простых и дробящихся признаков сублинии.
Но вообще этот вопрос мне пока не ясен.

Итак, следует подумать над тем: имеются ли у
показанной здесь "теории" хоть какие-то надежды на
воплощение в конструкции базы данных? Реально ли
описать дробящиеся признаки так, как это здесь
показано?

Алексей

[Алексей Воробьев]

Здравствуйте, Алексей!
Относительно архаичности Платона и Сократа не могу с Вами согласиться. Дело в том, что современная постклассическая традиция философии обратилась к ее представителям (если они действительно не хотят потерять свою связь с самим философским мышлением) с требованием радикального пере-чтения именно таких (только кажущимся архаичными, а на самом деле скрытым образом присутствующих в современности) древних текстов.
В научной реконструкции "праиндоевропейского" языка нисколько не сомневаюсь, скоро и мумию фараона воскресят, и Вавилонскую башню «достроят», и не того еще сможем дождаться. Однако я думаю, что философия (интересы которой я как-то пытаюсь учитывать) не должна пытаться напрямую включиться во всю эту работу познания, скорее ей следует дистанцироваться от нее, чтобы на этой дистанции иметь возможность оценить и понять саму науку и ее достижения.
С «Этимологическим словарем» М.М. Маковского действительно не знаком. Однако по поводу этимологии вспоминается один показательный случай, касающийся несоответствий между философией и объективными научными дисциплинами. Известно, что Хайдеггер для аргументации своих, наиболее далеких от «повседневного», мыслей не редко любил отправлялся в этимологические странствия, забираясь при этом весьма далеко. Так вот, одним своим таким «путешествием», из которого сделал ряд принципиальных философских обобщений, он так довел (своей в этой сфере «безграмотностью») кого-то из лингвистов, что тот разразился по этому поводу совершенно разгромной статьей, в которой с очевидностью доказывал полную несостоятельность и антинаучность теорий своего оппонента. Однако, не смотря на это, (во всяком случае, в самой философии) было принято мнение Хайдеггера, уровень его мышления здесь компенсировал имевшиеся изъяны историографической достоверности.
К сожалению, относительно той информации по семантике, которой оперируете Вы, вынужден признавать свою значительную некомпетентность. Поэтому все еще затрудняюсь ясно сформулировать свое отношение к «внутренней диссоциации». Если ее принцип следует рассмотреть в качестве узлового момента всей языковой конструкции (как в статике, так и в динамике), то мы имеем тут как бы два противоположных процесса. Один заключается в «свертывании» информации через «лексему», другой в ее развертывании в «фразеологизме». Так порядок действий и определений человека «добровольно вступившего в армию» свертывается в слове «доброволец», которое можно опять «развернуть». Но анализ этого процесса (в его регрессивной реконструкции) тут нужно продолжить потом и в отношении слов «добровольно», «вступившего» и «армию», а далее проделать то же и относительно получившихся отсюда конструктов и т.д. Можно так же двигаться и в противоположном направлении. Актуализация языка, исходя из оценки двух этих, так далеко идущих, процессов (или серий расхождения и схождения), может быть рассмотрена как их пересечение, которое создает эффект значения речи, отсылающий к внеязыковой реальности. С чем-то подобным я сталкивался в «Логике смысла» Ж. Делеза, который в частности разбирал проблему отношения между «означающим» и «означаемым» смысловым измерением.

[Алексей Шухов]

Здравствуйте, Алексей!

Я говорил о том, что собираюсь поставить текст по семантике. Он пока что сырой и лишь намечает контуры проблемы "смысл лексической единицы". Тем не менее, я предполагаю, он может служить исходным пунктом для обсуждения данной темы.

СМЫСЛОВАЯ ТЕОРИЯ ЛЕКСИЧЕСКОЙ ЕДИНИЦЫ

Если мы анализируем лексическую единицу (лексему), то в некотором смысле на уровне подсознания понимаем подобную сущность как олицетворяющую неразделяемый смысл. Произнося слово "яблоко" мы ассоциируем это звучание или, если пишем слово, символьное выражение с присущим нам наиболее выразительным или привычным образом подобного объекта. И подобное свойство – способность донесения консолидированного (неразделенного) смысла – мы бессознательно переносим на любую другую лексическую единицу.
Но здесь наше наивное представление не учитывает богатства того смыслового поля, на котором "произрастают" лексические единицы языка. Среди корпуса принадлежащих языку лексических элементов встречаются обозначения условностей фактически полностью несовместимого рода, унифицируемые лишь благодаря сходству или полному подобию выполняемой обозначаемыми объектами функции. К числу таких относятся слова, смысловым якорем которых оказывается не образ, соответствующий онтологической категории состояния, но именно образ, восходящий к онтологической категории случай. Образцы укорененных на совершение действия лексических единиц можно увидеть в словах виселица, скамейка, флаг или трясина.
Что можно сказать о смысловой конструкции перечисленных в показанном кратком перечне лексических единиц? Можно предположить, что подобным лексическим единицам свойственно разделенное смысловое истолкование. Смысл этих слов соотносится, с одной стороны, с определенностью функции и, с другой, только с предположением о структуре исполнителя функции (объекта). Понимание того, что скамейка представляет собой место для сидения, не переносится на понимание конкретной конструкции скамейки. "Конструкция скамейки" в отношении понятия "скамейка" представляет собой всего лишь только домысел. В то же время, что заслуживает особенного внимания, язык не отождествляет подобные конкретные понятия в качестве смыслов обозначения типа, но наделяет их смыслами обозначения "конкретный экземпляр" или "тип" в той мере, в какой они соотносятся с контекстом.
Для смысловых отождествлений предполагаемых предметов лексем, представляющих собой разделенные смысловые истолкования, следует описать порядок, определяющий само отождествление конкретного образного представления с характером представляемого предмета. Такое описание вряд ли предполагает однообразную структуру – ведь подразумеваемый предмет не задается лексическим знаком, но только отчасти предопределен как предмет некоторой реконструкции, а говорить об уникальности способа такой реконструкции вряд ли приходится. В таком случае мы можем судить (пока ограничимся данным перечнем) хотя бы, в одном случае, о способе образной реконструкции, через совпадение предположения о исполнении такой функции посредством некоторого уже существующего образа (идея "самолета" через "ковёр-самолет", например) и, во втором, о некотором мысленном конструировании не подведенной еще под формат "образа" идеи комбинации способных составить конструируемый объект элементов.
Если способ реконструкции "подстановкой" образа не вызывает проблем, то реконструкция предполагаемого объекта способом синтеза нуждается в некотором комментарии. Первое, что следует сказать – функция, в силу знания которой реконструируется исполняющий ее предмет, должна быть осознана как особый образ процесса, в ходе которого приводятся в действие отдельные, уже располагающие образной интерпретацией элементы, складывающиеся далее в идею предмета. Здесь допустимо также основываться на идее, мы воспользуемся для лучшего выражение сути одним из понятий структурной лингвистики, эффектора, то есть ключевого или наиболее важного узла некоторой системы. Такой "ключевой узел" далее воссоединяется с обслуживающими элементами (так, главный узел экскаватора – это ковш).
Познакомив читателя с предварительными замечаниями и эмпирическим материалом, теперь мы можем сделать некоторые обобщающие выводы. Первый вопрос, который следует поставить, относится к тому, могут ли существовать лексемы "чистой" ассоциативной природы – образной или спекулятивной? Да, скорее всего эквивалентом имени собственного оказывается непосредственно образ, имена, в частности, людей, животных или природных объектов указывают на именно этот данный адресат. Но неопределенное "человек", "лошадка" или "полянка" указывают на в любом случае не на единственный объект.
Следовательно, при определении смысла лексемы мы в подавляющем большинстве случаев сталкиваемся с анализом классификационной структуры "тип – экземпляр". И в таком случае нам придется ввести понятие "распространение" (или "распространенность). Некоторые лексически оформленные "идеи объектов" распространяются на ограниченное число объектов, например, слово "синхрофазотрон" мы можем сопоставить с таким крайне малым числом объектов, когда слова "рыба" или "камень" – с практически бесконечным числом объектов. Дело еще осложняет проблема "привычного толкования"; словом "автомобиль" как правило, обозначают именно легковой автомобиль, деревенский житель называет словом "дом" конкретно именно срубовую постройку "изба".
В смысловом отношении многозначная лексема допускает еще и фактическое омонимическое разделение, когда одно и то же слово используется и для обозначения конкретного экземпляра и для обозначения типа. Весьма характерно в подобном отношении уже упомянутое нами слово "рыба". Слово "сиденье", хотя оно тоже допускает смысловое соотнесение с обозначающим конкретную ассоциацию образом, способно, в другом случае, служить указателем типа для "стула" и "скамейки".
Лексема, что явно следует из данных примером, распадается на экземпляры относящихся к ней смысловых употреблений, уточнение которых может осуществляться или посредством определения через контекст, или, более того, при помощи особого явного указания. Но языку свойственна существенная свобода в части смыслового отождествления лексем. Допускающие разделенное истолкование лексемы могут, как та же "яблоня", фиксироваться понятиями, относящимися к экземплярам ("антоновка"), а могут, как в случае с "виселицей" и не определяться через какое-либо уточняющее экземпляры расширение.
С другой стороны, язык может препятствовать собственному же лексическому творчеству, мешая в отношении некоторых наборов объектов образованию родовых понятий. Списки хаотически образованных групп можно рассматривать как альтернацию родовой структуре представления смыслов через классификации.
Но классификационные модели, относящиеся к структуре связи "тип – экземпляр" – это только один аспект смыслового содержания лексических единиц. Другого рода различие характерно для лексики в том случае, если слово обозначает структуру состояния ("камень") или структуру случая ("ливень"). Но в действительности изменение онтологического коррелята имени не меняет (наш анализ ограничен, конечно же, примером русского языка) все остальные отношения структурирования смысла лексемы, относящиеся к схеме "тип – экземпляр".
Итак, рассмотренный материал позволяет нам выдвинуть гипотезу основных норм смыслового базиса лексической структуры языка. В смысловом отношении лексические структуры языка коррелируют со следующими формирующими смысловое качество онтологическими позициями – функция, реализация (фактура "состояния"), тип и экземпляр, характер образа. Фактически, как мы видим, лежащая в основе лексемы смысловая конструкция представляет собой комбинацию онтологических, классификационных и интерпретативных признаков. Отсюда по необходимости должен следовать вывод о том, что слово только в определенных случаях и только в силу особо оговариваемых условий может представлять собой маркер фиксирующего онтологическую модальность элемента. Таким фиксатором, в частности, конечно же, может служить развернутое определение используемого понятия.
Получив понимание сложности самой природы смыслового базирования лексической единицы, мы можем обратить внимание на процессы лексического управления, то есть использования слов для обозначения. Насколько такие процессы адекватны и не появляется ли в них то, что обычно называется "ошибками в управлении"? Рассмотрим такой простой пример как путаница понятий, влагаемых в слова "книга" и "текст". Естественный смысл "книги" – полиграфическое изделие, "текста" – корпус содержания. Тем не менее, привычным оборотом речи является выражение "прочитал в книге", или, обратный пример ошибочного употребления понятия "текст" – "текст сохранился в библиотеке".
Помимо ошибок в смысловом управлении, существуют ошибки и в фонетическом, вызванные эстетикой благозвучия или исторической привычкой (например, известное превращение "нациста" в "фашиста"). Кроме таких достаточно формальных ошибок, лексические единицы допускают искаженное представление функции, смещающей понимание от испытывающего действие объекта к объекту, оказывающему воздействие, примером чего можно назвать представление психики как "психологии". В силу этого выбор лексической единицы должен быть сопряженным с верификацией выражаемой функции, структуры или присвоенного обозначения.
Но помимо тех лексических единиц, которые мы условно определили как обозначения объектов, реализующихся в конкретные образы сознания, мы встречаемся и со словами, например, понятием "время", обозначающими далеко не то, что можно подразумевать определение "имя конкретного образа". Понятия, относящиеся к абстракциям, очевидно подразумевают обозначения именно типов, хотя нельзя отрицать и того, что они отчасти позволяют сопоставлять их и с конкретными образами. Может быть, сознание некоторого носителя языка отождествляет "мебель" именно с платяными шкафами и никак иначе. Абстракции так же, как и конкретные понятия, связаны с природой обозначаемого – если "мебель" означает обобщение для класса состояний, то "торжество" – обобщение для класса случаев.
Далее, лексические единицы наделены, что мы уже подчеркивали выше, неявной смысловой синонимичностью. Если воспользоваться примером слова "течение", то оно означает и состояние и действие (случай), слово "труд" вообще многопозиционно – оно и действие, и состояние и абстракция. Вывод, следующий из показанного положения, может быть одним: лексическая единица, если мы пытаемся формировать лексический корпус, должна определяться, кроме всего прочего, маркером модальности. Это означает разделенное описание, в частности, понятия "труд" как состояния, действия или абстракции. Модальное представление (а, по существу, оно является их несобственным представлением) лексических единиц является единственным способом их адекватного каталожного (классификационного) представления как носителей смысла.
Какой вывод позволяет сделать проведенное здесь краткое рассуждение? Лексическая единица не оказалась конечной единицей смыслового поля; она продемонстрировала сильную зависимость от поддерживаемых ею связей с прочими элементами структуры выражения, как и зависимость от сопоставляемого с ней структурирования довербального уровня. Названные причины придают совершенно иной смысл конструкциям определений – единственному способу возможной рационализации смысловой идентичности лексической единицы, единственно позволяющей отождествлять со словом строгость смысловой модели.

Алексей