[ Каскадный ] · Стандартный · Линейный Смысловая аутентичность как онтологическая мера душевного здоровья личности

Тарас Денисенко
Смысловая аутентичность как онтологическая мера душевного здоровья личности
Опубликовано в Философском журнале Phenomen.Ru 26.01.2009.
Прямая ссылка: http://phenomen.ru/public/journal.php?article=64

Об авторе

Тарас, я придумала удачный пример для иллюстрации своей мысли.
На соседнем форуме Шкуратова «Феномен настроение: пути к осмыслению» я говорила об эвристическом потенциале той или иной научной теории, которая проверяется эмпирическими исследованиями (в философии может быть заменена мысленным экспериментом) т.е. о верификации. Хайдеггер, Шкуратов говорили, что настроение определяет сущность человека. Шкуратов не спорил, что сущность человека - это то, что отделяет его от животных (видовая характеристика). Однако при верификации этой идеи я представила милую собачку, которая от жизни собачей стала кусачей, сменила свое настроение по отношению к бытию (ведь настроение нерационально и основано на переживании).

Для Вас, Тарас, я приготовила пример с Ренатой Литвиновой. Она обратилась к Вам с проблемой – ну, предположим, пожаловалась на журналистов и других людей, которые ее осмеивают. Она, предположим, от этого страдает. Как предложенная Вами психотерапевтическая методология, основанная на смысловой аутентичности позволит решить ее проблему без изменения ее уникальности? Как Вы себе это представляете в данной ситуации помощь «в соответствующем возможному смыслу бытия этой личности ключе». Не обладая абсолютной мимикрией, через пару таких пациентов надо будет лечит уже Вас.

Хотя Ваша статья мне очень понравилась.

Уважаемая Даша! Спасибо за Ваш отклик на мою, в высшей степени, полемичную статью. Должен обратить внимание на определенные недоразумения в Вашем понимании самих посылок моих изысканий.
Тревога, отношение к смерти, у меня, – не «сдерживающие внешние факторы», а факторы, инициирующие волю к смыслу. Поэтому не от них лечат, а ими! Насколько уместны здесь гомеопатические аналогии, судите сами из моих разъяснений.

Прежде всего, надо различать тревогу, как проявление заботы о смысле, и страх, как боязнь потери идентичности, в том или ином смысле. И почему, тогда, настроение нерационально? Оно ведь и рассматривается как сущность потому, что оно само всегда есть основание переживаний и интенциональности в целом, то есть интенциональности в связи с трансценденцией как отношением к иному или, онтологически, к себе и как к самости, и как к представителю человеческого вида.
Хайдеггер говорит: «Интенциональное устройство отношений Dasein есть именно онтологическое условие возможности всякой трансценденции. Трансценденция, трансцендирование принадлежит сущности того сущего, которое (на ее основе) экзистирует как интенциональное <…>. Интенциональность есть ratio cognoscendi трансценденции. Трансценденция же есть ratio essendi интенциональности в ее различных видах» [Основные проблемы феноменологии, с.83].
Поэтому даже собака от жизни собачей становится кусачей именно из настроения, т.к. «овладеваем настроением мы никогда не вненастроенно, но всегда из противонастроения» [БВ, с.136]. В случае же человека, настроение проектно. И дело здесь не в том, чтобы вновь подчеркивать превосходство человека. Если отличие человека усматривается в понимании бытия как проекте, то важнее вопрос о подлинности проекта, его осмысленности. Животное, в отличие от человека, не подвержено самообману, который возникает из присущего человеку увлечения своими рационализирующими грезами.
Поэтому же и аутентичность, у меня, – не некий догматически вменяемый эталон, но то, насколько наши переживания, мотивы соответствуют смыслу нашей жизни. Этот смысл есть трансценденция, обращенная в качестве жизненной задачи к каждому из нас в уникальной ситуации. Ситуации как проекта нашего существования в целом, и как его локальных моментов. То есть смысл есть уникальная трансценденция, в том числе и в культурном отношении, то есть в отношении встречи своего «жизненного мира». И важно тогда то, что личность не только «вовлечена» в культуру, но еще и творит ее, причем, творит не только в смысле каких-то авангардных решений, но и в смысле традиции, которую она воспроизводит в своем поведении, поступках, образе жизни. Соответственно, вопрос будет в том, насколько аутентично она это делает.

Таким образом, понятие аутентичности здесь гибкое, оно всегда проблематизируется для того, чтобы мы не увязли в этих дилеммах:
культурный релятивизм (который Вы отстаиваете, говоря, что меру нормальности/ненормальности людей можно определить только изнутри той культуры, в которую они вовлечены) или статистический редукционизм (основанный на das-Man-суррогатах все той же культурной среды),
психиатрический произвол (когда потенциально ненормальны все, но некоторые «нуждаются в помощи», а некоторые нет) или гуманистический персонализм (утверждение точки отсчета понимания нормы в каждой отдельно взятой личности, ее проекте).

Поэтому экзистенциальный анализ акцентирует способность личности трансцендировать фактичность своего существования в направлении его смысла, а значит, способность этой личности отнестись к себе и, возможно, тогда самой посмеяться над какими-то своими самоидентификациями (это касательно Вашего примера с Ренатой Литвиновой, и вообще, способности различать свой образ в том или ином культурном пространстве, например, медийном, и фактичность своего существования в перспективе его проекта).
Соответственно, надо преодолевать эту патогенную дилемму мимикрия или самость. Если человеческое существование определяется как «онтическое дело» (Хайдеггер), то суть не в том, чтобы отстаивать свою уникальность перед другими, а в том, чтобы прийти к уразумению уникального смысла, который, как говорит Франкл, изменяется со дня на день, от часа к часу. Требуется, чтобы мы не цеплялись за свою драгоценную личность, а сделали ее инструментом реализации смысла. Как раз в этом собственно и усматривается ее ценность и достоинство, соответственно, аутентичность ее существования как духовная зрелость. Важно здесь и то, что в психологической науке и практике по поводу духовного измерения психической реальности, как, впрочем, и по поводу нее самой, до сих пор, имеет место либо скепсис, либо признаваемый методологически необходимым агностицизм, либо не обоснованные спекуляции. У меня по этому поводу еще одна статья должна выйти на «Phenomen.Ru». Она по техническим причинам задерживается, но, вообще, должна была появиться раньше, так как в ней собственно принципы подхода реконструируются, а в данной статье эта реконструкция в сжатом виде изложена, и в ней уже развивается один из возможных прикладных аспектов этого подхода.

Вообще, Вы говорите о психотерапии, а это отдельный, уже технический, вопрос, который я надеюсь еще в одной статье разобрать (пока нет времени ее писать). Дело в том, что сегодня много каких-то «психотехник», которые намерены что-то исцелить, но не очень ясно, по-моему, представляют основания, по которым определяются психические недуги. Моя статья как раз и предлагает предварительно продумать эти основания. Более того, в ней нет готовых решений в виде каких-то диагностических ноу-хау. Для меня важен философско-методолгический аспект психодиагностики и психотерапии, причем, не в смысле сугубо теоретической рефлексии и критики, но в смысле возможности проследить взаимосвязь теоретической и прикладной методологии с точки зрения жизненной практики и выяснить их аутентичность относительно смысла жизни. Онтологическая мера душевного здоровья и соответствующие принципы психотерапевтической методологии выясняются из доонтологического истока.
То есть предлагается методологический факультатив (пред-структура) психологической практики, который должен сориентировать ее не на сиюминутный эффект (это, кстати, касается приемлемости гомеопатических аналогий), а на выработку у человека жизненной позиции. Ведь в любой культурной среде душевное здоровье не всегда может совпадать с личностной зрелостью, и как замечает Б.С. Братусь: «если говорить о тенденциях современного общества, то надо признать, что для все большего количества людей становится характерным именно этот диагноз: психически здоров, но личностно болен».
Слово диагноз, конечно, не очень здесь подходит, но в данном контексте его употребления догматизм и насильственность присутствуют ровно настолько, насколько они черпаются в самом призвании быть человеком.

С уважением, Т. Денисенко.

Сообщение отредактировал Тарас - Mar 30 2009, 02:33 PM

P.S. (Даше) Чем же все-таки восхитила статья? Неужели только академическим стилем изложения и размахом, замешанным на некой экзистенциалистской романтике, приемлемой «только для неконфликтных, нежадных людей»? Если так, то почитайте повнимательней. Никакого экзистенциализма, но экзистенциальная аналитика, опыт различий, для которого важней конфликтность как неизбывная полемика в самом существе человеческой экзистенции (см. т.ж. мой ответ на форуме Фёдору). А те или иные «-измы» – это уже синтезы, которые часто проблематичны в своих основаниях, и которые должны быть критически осмыслены относительно своей онтологической релевантности как соответствия смыслу бытия сущего, вступающего предметом синтетических построений. Например, «экзистенциализм» Сартра, который в своем стремлении избавить проект личности от «самообмана» (тенденции выдать желаемое за действительное, субстанцию за экзистенцию), лишь сам впадает в него, уничтожая трансцендентность смысла и пытаясь вывести его из «желания бытия» как стремления заполнить постулированную «ничтожность».

Так что никакой романтики. Всё предельно прагматично, в том числе и в отношении психотерапии, где задача экзистенциального анализа не в том, чтобы эмпатировать бытие Ренатой Литвиновой, там, Владимиром Жириновским (или как Вы говорите, мимикрировать под это бытие) и пытаться что-то понять, когда может оказаться, что и понимать нечего, что человек фрустрирован относительно смысла, причем, независимо от того, страдает он от этого или нет.
И не в том задача, чтобы свести все к «лучшему пониманию» как некой психопатологической конспирологии, в которой экзистенциальные аналитики соревновались бы с психоаналитиками. Осуществляемое в таком, преимущественно рефлективном, ключе осмысление патогенных механизмов имеет весьма опосредованное отношение к смыслу как уникальной трансценденции. Возникает соответствующая трудность в понимании направленности аналитической работы в процессе коммуникации специалиста и его подопечного, а также, затрудняется осмысление динамики оптимизирующего эффекта как устранения или упреждения фрустрации смысла. По отношению к пациенту, аналитик должен соединить «личностную вовлеченность с непреодолимой дистанцией» (Ясперс), и его работа с уникальным проектом пациента всегда сопряжена с распределением компетенции: в чем, насколько, в какой момент ответствен аналитик, а в чем он должен возложить ответственность на пациента? Это основные вопросы аналитической работы, в которой аналитик не должен никого замещать для пациента, провоцировать у него излишнюю саморефлексию или «учить жизни» (последнее, не без оснований, приписывается критиками экзистенциальным психотерапевтическим подходам). Задача, поэтому, в том, чтобы привить пациенту в процессе психотерапевтической коммуникации способность находить тот оптимальный режим использования своего духовно-душевного потенциала, который позволит найти соразмерные ситуациям и преднаходимому в них смыслу решения, превратить те или иные жизненные трудности в мобилизующий ресурс. Оптимизирующая работа аналитика рассматривается тогда как сократический диалог, который, однако, переосмысливается таким образом, что ведущую роль в нем играет не платоническое созерцание универсальных сущностей, но аристотелевский фронезис (практическая мудрость), нацеленный на уникальный смысл как «интенциональный референт» проблемных ситуаций пациента.

С уважением, Т. Денисенко.

Сообщение отредактировал Тарас - Mar 30 2009, 02:54 PM