[ Каскадный ] · Стандартный · Линейный Смысловая аутентичность как онтологическая мера душевного здоровья личности

Тарас Денисенко
Смысловая аутентичность как онтологическая мера душевного здоровья личности
Опубликовано в Философском журнале Phenomen.Ru 26.01.2009.
Прямая ссылка: http://phenomen.ru/public/journal.php?article=64

Об авторе

Тарас, я придумала удачный пример для иллюстрации своей мысли.
На соседнем форуме Шкуратова «Феномен настроение: пути к осмыслению» я говорила об эвристическом потенциале той или иной научной теории, которая проверяется эмпирическими исследованиями (в философии может быть заменена мысленным экспериментом) т.е. о верификации. Хайдеггер, Шкуратов говорили, что настроение определяет сущность человека. Шкуратов не спорил, что сущность человека - это то, что отделяет его от животных (видовая характеристика). Однако при верификации этой идеи я представила милую собачку, которая от жизни собачей стала кусачей, сменила свое настроение по отношению к бытию (ведь настроение нерационально и основано на переживании).

Для Вас, Тарас, я приготовила пример с Ренатой Литвиновой. Она обратилась к Вам с проблемой – ну, предположим, пожаловалась на журналистов и других людей, которые ее осмеивают. Она, предположим, от этого страдает. Как предложенная Вами психотерапевтическая методология, основанная на смысловой аутентичности позволит решить ее проблему без изменения ее уникальности? Как Вы себе это представляете в данной ситуации помощь «в соответствующем возможному смыслу бытия этой личности ключе». Не обладая абсолютной мимикрией, через пару таких пациентов надо будет лечит уже Вас.

Хотя Ваша статья мне очень понравилась.

Тарас, я придумала удачный пример для иллюстрации своей мысли.
На соседнем форуме Шкуратова «Феномен настроение: пути к осмыслению» я  говорила об эвристическом потенциале той или иной научной теории, которая проверяется эмпирическими исследованиями (в философии может быть заменена мысленным экспериментом) т.е. о верификации. Хайдеггер, Шкуратов говорили, что настроение определяет сущность человека. Шкуратов не спорил, что сущность человека  - это то, что отделяет его от животных (видовая характеристика). Однако при верификации этой идеи я представила милую собачку, которая от жизни собачей стала кусачей, сменила свое настроение по отношению к бытию (ведь настроение нерационально и основано на переживании).

Для Вас, Тарас, я приготовила пример с Ренатой Литвиновой. Она обратилась к Вам с проблемой – ну, предположим, пожаловалась на журналистов и других людей, которые ее осмеивают. Она, предположим, от этого страдает. Как предложенная Вами психотерапевтическая методология, основанная на смысловой аутентичности позволит решить ее проблему без изменения ее уникальности? Как Вы себе это представляете в данной ситуации помощь «в соответствующем возможному смыслу бытия этой личности ключе». Не обладая абсолютной мимикрией, через пару таких пациентов надо будет лечит уже Вас.

Хотя Ваша статья мне очень понравилась.

Даше. Так чем же, все-таки, восхитила статья? Неужели только академическим стилем изложения и размахом, замешанным на экзистенциалистской романтике, приемлемой «только для неконфликтных, нежадных людей»? Если так, то почитайте повнимательней. Никакого экзистенциализма, но экзистенциальная аналитика, опыт различий, для которого важней конфликтность как неизбывная полемика в самом существе человеческой экзистенции (см. т.ж. мой ответ на форуме Фёдору). А те или иные «-измы» – это уже синтезы, которые часто проблематичны в своих основаниях, и которые должны быть критически осмыслены относительно своей онтологической релевантности как соответствия смыслу бытия сущего, вступающего предметом синтетических построений. Например, «экзистенциализм» Сартра, который в своем стремлении избавить проект личности от «самообмана» (тенденции выдать желаемое за действительное, субстанцию за экзистенцию), лишь сам впадает в него, уничтожая трансцендентность смысла и пытаясь вывести его из «желания бытия» как стремления заполнить постулированную «ничтожность».

Так что никакой романтики. Всё предельно прагматично, в том числе и в отношении психотерапии, где задача экзистенциального анализа не в том, чтобы эмпатировать бытие Ренатой Литвиновой, там, Владимиром Жириновским (или как Вы говорите, мимикрировать под это бытие) и пытаться что-то понять, когда может оказаться, что и понимать нечего, что человек фрустрирован относительно смысла, причем, независимо от того, страдает он от этого или нет. И не в том задача, чтобы свести все к «лучшему пониманию» как некой психопатологической конспирологии, в которой экзистенциальные аналитики соревновались бы с психоаналитиками. Осуществляемое в таком, преимущественно рефлективном, ключе осмысление патогенных механизмов имеет весьма опосредованное отношение к смыслу как уникальной трансценденции. Возникает соответствующая трудность в понимании направленности аналитической работы в процессе коммуникации специалиста и его подопечного, а также, затрудняется осмысление динамики оптимизирующего эффекта как устранения или упреждения фрустрации смысла. По отношению к пациенту, аналитик должен соединить «личностную вовлеченность с непреодолимой дистанцией» (Ясперс), и его работа с уникальным проектом пациента всегда сопряжена с распределением компетенции: в чем, насколько, в какой момент ответствен аналитик, а в чем он должен возложить ответственность на пациента? Это основные вопросы аналитической работы, в которой аналитик не должен никого замещать для пациента, провоцировать у него излишнюю саморефлексию или «учить жизни» (последнее, не без оснований, приписывается критиками экзистенциальным психотерапевтическим подходам). Задача, поэтому, в том, чтобы привить пациенту в процессе психотерапевтической коммуникации способность находить тот оптимальный режим использования своего духовно-душевного потенциала, который позволит найти соразмерные ситуациям и преднаходимому в них смыслу решения, превратить те или иные жизненные трудности в мобилизующий ресурс. Оптимизирующая работа аналитика рассматривается тогда как сократический диалог, который, однако, переосмысливается таким образом, что ведущую роль в нем играет не платоническое созерцание универсальных сущностей, но аристотелевский фронезис (практическая мудрость), нацеленный на уникальный смысл как «интенциональный референт» проблемных ситуаций пациента.

Уважаемый Фёдор.
Сознание есть и «функциональная система интеграции и адаптации организма» (я бы уточнил: адаптации организма, но интеграции личности, поскольку ведь интеграция организма или процессов в нем и без участия сознания происходит), и источник мифологического и понятийного мышления. Поэтому удалить «Эмаль мифологии» значит уже запустить в системе человек деструктивные процессы. Все эти удаления, сегодня, – такие же пережитки и такое же мракобесие, какими просвещенческая доктрина считала мифологию и вообще все то, что «не соответствует разуму». Сегодня требуется уже не удалять, а различать.
Понятия суть кирпичики научной теории, создаваемые посредством «категориального созерцания» (интуитивного схватывания формальных элементов объекта в отличие от материально-чувственных, придающего этому объекту полноту присутствия, смысл). Созерцание же может быть не только категориальным, но настолько многообразным, насколько многообразны проекты человеческого существования, соответственно, формы осуществления заботы как заботы о смысле бытия, и соответственно, формы целеполагания. Здесь нет никакого скептического релятивизма или субъективизма, так как проекты, целеполагание всегда предполагают сущность как энтелехию. Энтелехию – как фундаментальное измерение структуры интенциональности, охватывающее не только предметный универсум, но и самого его субъекта, и сообщающее, таким образом, человеку «чувство собственного места в мире и всякой вещи в нем» (см.: Шпет Г.Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее проблемы. Томск, 1996. С. 181, т.ж., гл.VII).

То есть смысл может придаваться нашим сознанием явлению, но для этого он должен быть уже явлен в нем. Именно поэтому истина есть αλήθεια, как «непотаенность» бытия (Хайдеггер), как определенная заданность его смысла, и лишь в силу так понятой истины можно говорить об истине как «объективности» знания. В этом смысле совершенно необоснованна Ваша фобия перед «трансцендентностью природы». Более того, когда Вы говорите о «Тождественности-Тожденственности» – это уже полагание трансценденции. Я, конечно, понимаю, что природа не терпит пустоты, а метафизические «трансценденции» эту пустоту создают. Но если в методологическом ключе смотреть, то здесь опять-таки надо различать трансценденцию (в связи с интенциональностью, см. мой ответ Даше), и квазитрансценденцию как гипостазирование понятий, то есть мифологизацию «кирпичиков» научной теории, ведущую, например, к этой Вашей «научной методологии познания секретов человеческой Психики». Одно дело дуализм как «трансцедентность материального и трансцедентность идеального в жизнедеятельности человеческого существа», другое дело монизм, когда равнозначно функционирование «синаптических взаимосвязей между различными участками человеческого головного мозга в определенный промежуток времени» и «все многообразие духовной и биологической жизни людей».

Чтобы преодолеть все эти издержки модернистской науки и спасти ее от разного рода скептических нападок, в лице постмодернизма, методологического анархизма и т.п., мы и привлекаем герменевтико-феноменологическую методологию. Таковая строится на пред-структуре понимания, элементами которой являются:
предвзятие (Vorhabe), соответственно, человек как биологическое, социальное, духовное и т.д. существо,
предусмотрение (Vorsicht) – телеология существования человека в целокупности всех этих качеств (забота как энтелехия человека, в которой встречаются понятия ЦЕЛОСТНОСТИ И ЦЕЛИ его существования),
предрешение (Vorgriff) как оперирование понятиями (или, следуя Вашей аналогии, «кладка кирпичиков»), позволяющими сделать доступным все это для уразумения и коммуникации.

Так вот это оперирование должно различать пустые понятия (идеализации, идеализированные конструкции), абстрактные понятия (обозначающие сегмент явления, не существующий отдельно от него), общие понятия и т.д., чтобы оставлять открытой возможность понимания бытия в его собственной (НЕ СКОНСТРУИРОВАННОЙ) телеологии, когда полученное знание всегда открыто для возможной оптимизации в отношении его соответствия смыслу бытия.
В этом суть хайдеггеровской метафизики понимания. Ее приложение к проблеме нормативности требует, чтобы норма не отождествлялась с субъективными или интерсубъективными проекциями и создаваемыми на их основе конвенциями, и выполнение этого требования, действительно, позволило бы отслеживать «отклонения нарушающие функционирование системы», «противоречащие существованию системы». Это значит, требуется всегда учитывать имеющуюся полемику между Здравым Смыслом и Смыслом Жизни, и учитывать то, что и тот, и другой претерпевают время от времени изменения подобно гераклитовскому огню, «мерами возгорающемуся, мерами гаснущему». Пред-структура понимания собственно и устанавливает логику этих процессов, чтобы эксплицировать дюнамис (возможность как мощь) бытия человека во всем многообразии аспектов этого бытия.
Вы описываете когнитивный аспект динамики человеческого бытия-в-мире. Но как бы хорошо на этом уровне не функционировала система человек, оставаясь на этом уровне, перенося принципы понимания человека, релевантные только этому уровню, на всю систему, мы ни за что не обнаружим действительных отклонений, противоречащих ее СУЩЕСТВОВАНИЮ. Если ответом системы человек на вопрос «Для чего?» будут только определенные «образы реагирования», «аранжируемые по каталогу», эта система не выстоит перед новыми вызовами, так как последние вряд ли захотят соответствовать «Паттерну реагирования».

Что касается «Верификации, естественно-научного, обоснованного подтверждения», то это относится к экспертизе и тем конвенциям и нормативным оппозициям, на которых она строится. Здесь я лишь повторюсь и обращу внимание на герменевтическую ситуацию, о которой я написал в статье (см., т.ж., мою дискуссию с Е.Волковым по поводу этой же статьи и проблематики, затронутой Вами), и которая заключается в отсутствии представления об ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ МЕРЕ ОСМЫСЛЕННОСТИ ЖИЗНИ КАК ИСТОЧНИКЕ ПОНИМАНИЯ НОРМООБРАЗУЮЩИХ ОСНОВАНИЙ, ПРЕДШЕСТВУЮЩЕГО ЛЮБОЙ ЭКСПЕРТНОЙ ОЦЕНКЕ.
Добавлю еще интересный пример герменевтической ситуации в определении нормы-патологии из книги «Расколотое "Я"» Р. Д. Лэнга: «Есть история про пациента, которого подвергли испытанию на детекторе лжи. Когда его спросили, не Наполеон ли он, тот ответил отрицательно. Детектор лжи зарегистрировал, что он солгал» [Лэнг Р. Расколотое «Я». М., СПб., 1995, с.29]. Если подходить к этому с точки зрения формальной логики – или истинно, или ложно (дизъюнкция), – то, получается, мы должны согласиться с абсурдным фактом, что перед нами Наполеон собственной персоной. Но ситуация такова, что, испытывая нарушение в самоидентификации, человек искренне убежден в том, что он Наполеон, но в то же время, он ПОНИМАЕТ, что ему не поверят.
Поэтому, в любых областях применения герменевтико-феноменологической аналитики, ее задача привести понимание к тому, на что оно нацелено – смыслу. Смыслу, которого взыскует человеческое существо в любом его состоянии, даже в коме. Смыслу, от которого, в конце концов, не отвертится ни один эксперт.
Если Ваш когнитивный субъект ничего не ищет, а отправляет свои паттерны, то какая тогда эволюция? В чем ее «единая цель»? Адаптация и сохранение вида – это не цель, но условие ее достижения, причем, условие необходимое, но не достаточное. Можно и наоборот: адаптации и сохранения вида достаточно для объяснения поведения организма, но насколько необходимо так мотивированное поведение для реализации смысла, это уже решается личностью в ситуации поступка.
И что такое в Вашей системе современные процессы в мире (я имею в виду кризис, чреватый катастрофой)? – Просто «возрастное» в филогенезе или Система сбоит, потому что конвенциональность все-таки делает вид, что преодолена «конфликтность понятий»?!
Вот ведь в чем загвоздка. «Герменевтика фактичности», «непотаенность», «забота», это ведь всё – не для красного словца. А вы говорите «Терапия Харрисона» …