Помощь - Поиск - Участники - Календарь
Форум: К вопросу о происхождении языка.
Философские форумы Phenomen.Ru > Общий форум > Мысли вслух!
Pages: 1, 2, 3, 4, 5
Алексей Воробьев
Введение.

Существование языка в качестве одного из основных условий бытия самого человека есть факт не требующий долгих доказательств. Однако со знанием об этом существовании, несмотря на настойчивые попытки его обрести дела обстоят достаточно проблематично. Одним из аспектов этой проблематичности являются трудности, связанные с загадкой происхождения языка. Если современная наука благодаря эволюционисткой теории сумела выработать некую установку в собственных взглядах на биологическое происхождение человека, то с пониманием зарождения языка (а тем самым и духовным человеческим происхождением) все обстоит довольно запутано.

С некоторой долей условности можно сказать, что традиционно в вопросе о происхождении языка происходит противоборство двух подходов: натуралистического и конвенциального (сформулированных еще в платоновском «Кратиле»), первый так или иначе связан с теорией «божественного происхождения языка», второй имеет тенденцию к сциентискому на эту тему способу рассуждения, на сегодняшний день преобладающему, поскольку именно наука в современном мире берет на себя исключительное право по раскрытию истины. Впрочем, если задаться вопросом: что из себя может представлять конвенциональность человеческого общения до возникновения языка, то сразу же возникает проблема ее «естественного» постулирования, встраиваемая в различные теории языкового происхождения, ценность которых, однако, каждый раз оказывается довольно сомнительной. Так, например, существуют рассуждения, согласно которым язык произошел благодаря подражанию человеческого голоса звуком природных явлений (ономатопея, понимаемая здесь в современном значении термина, как отображение в слове некоторых звуковых качеств обозначаемого, а не как «делание имен» в первоначальном употреблении данного греческого слова), через эмоциональные возгласы со временем получившие концептуальное закрепление, за счет использования знаковых жестовых сигналов и т.д. Все эти и многие другие объяснения языка, увы, создают только видимость собственно объяснения, добиваясь эффекта некоторого правдоподобия, они проходят мимо сути того предмета, который собираются вывести и потому не мудрено, что ни одна из подобных гипотез ни разу еще не получила достаточного подтверждения для того, что бы перекочевать в разряд научных концепций. Дело тут обстоит так, что постулировать конвенциональность до возникновения языка оказывается по существу попросту невозможно, и если такие объяснения все же возникают, то они скорее вводят в заблуждение, чем пролагают дорогу к истине. Так, например, известно, что ономатопея имеет, так сказать, только обратную силу своего применения, то есть в ней не слова человеческой речи похожи на отображаемый ими звуковой образ предмета или явления, а наоборот этот звуковой образ похож на звучание того или иного, связанного с ономатопеей, человеческого слова (в этой связи, скажем, все животные являются исключительно полиглотами; то как кукарекает петух «на английском» мало походит на то, как он делает это «по-русски» и т.д.) Не менее сомнительно и то, что язык можно вывести из эмоциональных возгласов (ономатопея, кстати, имеет отношение к эмоционально окрашенному состоянию, за что часто бывает любима поэтами). Для того чтобы обрести статус лингвистических констант эти возгласы должны бы были прежде пройти через фонологическую модификацию, которая только и в состоянии бы была сообщить им постоянство значения. Но подобная модификация уже предполагает наличие завершенного фундамента языковой структуры, то есть опять таки мы имеем здесь не прямое, а обратное действие доводов предлагаемой гипотезы, имеющих смысл не благодаря, а вопреки ей. Если далее коснуться вопроса о возникновении языка из жестовых сигналов ( мы опускаем здесь обсуждения, связанные с языком глухонемых, обучением языку жестов обезьян, непроизвольных жестов и пр.), то ситуация будет выглядеть аналогично рассмотренным случаям. Даже простое указание жеста на предмет как на «этот» имеет дело с, так называемой, проблемой языковых индексалов, предполагающей выделение объекта, построения его «дескриптивного смысла», сохранения референции объекта в «возможных мирах» и т.д. Не вдаваясь в подробности, стоит отметить, что тема «индексалов» или квазиимен представляет собой на самом деле довольно сложный раздел семантики сингулярных терминов, предусматривающей наличие уже состоявшейся развитой логики естественного языка, а никак не отсылающей к чему-то изначально простому и очевидному.
Схожее положение дел можно отметить и в психологических исследованиях, связанных с конструированием процесса овладения навыками языка ребенком. Хотя подобное конструирование напрямую и не связано с универсальностью темы происхождения языка вообще, оно все же затрагивает эту тему в ее индивидуально-частном измерении. Относительно этих исследований приходиться отмечать, что все они как бы пытаются выводить источник реки из вод, которые черпают у ее устья; беря за исходное состояние дел уже выявленный языком так то и так то осмысленный Универсум, они задним числом приписывают к существованию этого Универсума детерминацию его происхождения по схемам поэтапного конституирования становления языковой коммуникации, наивно принимая за исходно простые и достоверные постулаты своих объяснений как раз то, что осмысленно объяснить было бы труднее всего. Признавая, что отрицание предположения о доязыковом освоении значения мира влечет за собой целый ряд трудностей каузального характера, мы вместе с тем должны отметить, что все попытки обойти эти трудности путем привлечения, принятых в естественных науках, детерминистских схем, приводят к результату в котором само существо языка, его суть и роль оказываются искаженными. В этом искажении язык низводится до прикладной функции человеческого мышления, до частной способности в ряде других, и коль скоро это происходит то еще скорее (фактически в самом начале) исследование заведомо промахивается мимо всякой возможности приблизиться к пониманию тайны языка, а тем самым и возможности подступиться к вопросу о его происхождении. В отношении языкознания вообще важно признать, что наиболее общезначимых и методологически выверенных результатов своей теории оно достигало не за счет использования в своем аппарате предпосылок, опирающихся на данные о человеческом существовании естественных наук, а вопреки им, пусть и не без труда освобождаясь от диктата биологизма, психологизма и прочего «натуралисткого» детерминизма как от предрассудков и ложных путей, уводящих в сторону от изучения данности языка именно как языка. Так, например, уже Фреге подчеркивал, что (ключевая для логической стабильности языка) категория «смысл» не должна отождествляться ни с какими психологическими фактами как явлениями чисто субъективного характера такими как ассоциативный образ, определенное представление и пр. Говорящий «солнце взошло» житель тундры субъективно переживает нечто иное, чем, произносящий эту же фразу житель экватора, тем не менее, смысл данного выражения и в первом и во втором случае один и тот же. Если считать «смысл» категорией психологической то попросту невозможно избавиться от произвола и полной неразберихи в какофонии культурных, социальных, языковых фактов при обсуждении проблемы понимания слова, отсюда его приходиться признавать «сконституированным абстрактным объектом», который естественным образом детерминирован быть просто не может.
Отказ от естественных научных теорий происхождения языка всего лишь освобождает место вопроса о языке от, имеющих псевдообъяснительную силу, теорий, но «пустота» возникающая на этом месте поначалу может оказаться тягостной и бременящей. Однако это именно философские тягость и бремя, и будучи таковыми они, конечно, требуют определенной решимости взяться за них и стойкости в способности эту решимость подтвердить…
Вернемся, однако, к натуралистическому подходу к языковому возникновению. Согласно этому подходу между словом и вещью существует необходимая связь. Помимо того, что связь эту общезначимым образом проанализировать еще никому не удавалось, главным аргументом против ее существования традиционно являлся факт множественности самих языков: одна и та же вещь в разных языках называется различным образом и это с необходимостью приводит к выводу о немотивированности «означающего» относительно «означаемого». На данную проблему, однако, достаточно яркий свет способно пролить осуществление генеалогической классификации языков, обязанной своим возникновением методам современного лингвистического анализа, сумевшим вернуть новую молодость старинному предприятию языковедов по поиску единого праязыка человечества. Еще недавно это предприятие воспринималось как лженаучное заблуждение, сегодня же, когда реконструировано около семи основных языков «надсемей» от которых происходит огромное количество языков современных, - версия о том, что все люди имели когда то общий язык и общую прародину уже не является всего лишь фантазией. Конечно, в данном направлении лингвистики еще существует масса пробелов, но уже сейчас данные о нашем языковом прошлом проясняют многие важные факты о загадочной истории «переселения народов», ломают привычные стереотипы, связанные с представлениями о том, что происходило с человечеством в древние времена, предоставляют возможность задуматься о истине языка в гораздо более широком, чем чисто естественно-научном контексте.
Но что же такого примечательного таится в перспективе когда-нибудь восстановить единый и общий язык человечества? Приближаться к ответу на этот вопрос следует с большой осторожностью. В качестве одного из мотивов его разработки мне здесь хотелось бы вернуться к уже упомянутом диалогу Платона «Кратил». Рассуждая в нем о происхождении языка, Сократ говорит о том, что учрежденные древними законодателями слов, первые имена вовсе не были даны вещам произвольно, но выражали подлинную суть и истину называемого, и только потом с течением времени ради удобства в произнесении и благозвучия исказили свое первоначальное звучание вплоть до того, что значение первозданных слов, дающих выражение открытому Логосу бытия, стерлось и сделалось непроглядным. Сумеет ли человечество вновь докопаться до древнейшего истока происхождения смысла? Что может означать снова обретенное прикосновение к нему? Как это прикосновение должно сказаться на нашей будущей истории?
Вопросы множатся и на первый взгляд они могут показаться даже несколько странными, но, тем не менее, они далеко не праздны, поскольку будущее познания, как мне представляется, еще не раз способно преподнести нам большие сюрпризы.
Людмила
Для того, чтобы что-то изобрести или придумать, необходимо, как минимум, думать. Очень трудно представить себе "думание" или всем известное мышление без способности к различению или анализу. Получается логический замок: для изобретения языка нужно знание языка. Это, кстати, камень в огород сторонников эволюционного происхождения человека как вида, который тем и отличается от представителей всего животного мира, что умеет говорить. Как вы сами понимаете, обезьяна не могла передать человеку ни навык говорения, ни представление о знаковой природе языка. Более того, близость к обезьянам не только не может подтолкнуть человека к развитию, но и лишает его того, что дает ему общение с себе подобными: небезызвестный случай с реальным Маугли красноречивое тому подтверждение. Далее, для того, чтобы обучить человека говорению, всегда должен быть кто-то, кто уже умеет разговаривать. Совершенно очевидна устная традиция передачи языка от одного человека к другому, в связи с чем возникает вопрос, а кто передал представление о языке или обучил говорить первого человека? Ведь, библейская история сотворения человека далеко не случайно упоминает о способности человека говорить или облекать мысли в слова (давать имена) как о наиважнейшей и существеннейшей "детали", которая навсегда разводит его с животным царством, совершенно не имеющим никаких оснований в самом себе, чтобы произвести из самого себя такую особь живого мира, как человек.
Алексей Воробьев
QUOTE
Получается логический замок: для изобретения языка нужно знание языка. Это, кстати, камень в огород сторонников эволюционного происхождения человека как вида, который тем и отличается от представителей всего животного мира, что умеет говорить.


Эволюционистские теории в принципе мало применимы к объяснению прошлого языка хотя бы потому, что предполагают происхождение сложных формообразований из более примитивных, но древние языки, как правило, были устроены сложнее, чем современные, подобно тому, как, например, старославянская письменность намного сложнее нынешнего русского правописания. Я не думаю, что эта «сложность» была случайна и произвольна и склонен предполагать, что в давнем прошлом люди вообще относились к словам не так, как к ним относится современное человечество. В глубокой древности непосредственная власть слова над сущим еще не сделалась предметом глубокого сокрытия, впрочем, как и опасность, которую эта власть вызывала.

Рискуя злоупотребить вниманием читателей, позволю привести себе одну длинную цитату, которая отчасти затрагивает это обстоятельство. Цитата эта взята из эссе Мориса Бланшо «Литература и право на смерть». В нем Бланшо пишет: « Слово дает мне то, что оно означает, но предварительно подавив его. Чтобы я мог сказать: эта женщина, я должен так или иначе лишить ее плотской реальности, сделать ее отсутствующей, уничтожить ее. Слово подает мне некую сущность, но лишенную бытия. Оно становится отсутствием бытия, отрицанием его, тем, во что оно превращается после того, как его лишают бытия, то есть самим фактом небытия. С этой точки зрения, говорить – это странное право. Гегель, остающийся в этом отношении другом и сподвижником Гельдерлина, писал в тексте, предшествующим «Феноменологии»: «Первым действием, сделавшим Адама господином зверей, было их называние, то есть отмена им их существования (как существующих)». Гегель имеет в виду, что с этого момента кошка престала быть исключительно реальной кошкой, чтобы стать также идеей. Смысл слова, таким образом, предполагает как прелюдию ко всякому слову нечто вроде обширной катастрофы, потопа, разливающегося целым морем на всем живым. Бог создал живые существа, а человеку пришлось их уничтожить. Только тогда они обрели для него смысл, и он воссоздал их из этой смерти, в которой они сгинули; но вместо, так сказать, живых существ возникла лишь сущность, и человек оказался обреченным жить и воспринимать все только через смыл, который ему пришлось создавать. Он вдруг увидел себя узником дня и понял, что дню этому нет конца, ибо даже конец его был светом, так как этот конец существ и породил их смысл, то есть сущность…
Поэтому будет вполне справедливо утверждать, что когда я говорю, через меня говорит смерть. Мои слова как бы предупреждают, что в этот самый миг смерть допускается в мир и внезапно возникает между мной и существом к которому я обращаюсь: она между нами как разделяющая нас дистанция, но как дистанция, не позволяющая нам быть разлученными, ибо она – условие обоюдной слышимости.» (М.Бланшо. От Кафки к Кафке. М. 1998. стр. 33-34.)
С некоторыми моментами рассуждения Бланшо я, впрочем, не совсем согласен. Человеческому языку действительно присуща сила отрицания, негации, смерти, и это обстоятельство можно проанализировать многими различными способами (в перспективе на некоторых из них я еще попытаюсь остановиться), но Слово, которое, как сказано, было в Начале в принципе не включало Ничто в качество условия своего существования. К обсуждению этого не подберешься за один день, но не будем спешить; философия языка имеет много граней своего освещения и общая картина, предложенной к обсуждению темы ( на что я в будущем надеюсь) сможет проявиться только после длительной ее прорисовки.


Людмила
QUOTE
и склонен предполагать, что в давнем прошлом люди вообще относились к словам не так, как к ним относится современное человечество. В глубокой древности непосредственная власть слова над сущим еще не сделалась предметом глубокого сокрытия, впрочем, как и опасность, которую эта власть вызывала


Власть над сущим слово не теряло никогда, его сила абсолютна и по сей день. Утеряна власть над самим словом , самой тонкой и опаснейшей из субстанций, вверенных человеку. Ведь слово сегодня не воспринимается человеком как нечто значительное и необратимое. Люди легко и бездумно игрались и играются с этим огнеподобным элементом, как сеющим смерть, так и дарующим тепло жизни. Но, все дело в том, что они заигрались с его разрушительной стороной, так и не уяснив для себя источник обрушившегося на их головы поражения. Приобщая человечество к Закону, Творец ,в конечном итоге, свел это приобщение к выбору слова: хвалы (благословения) и хулы (проклятия), соответственно - жизни и смерти. Кто бы мог подумать, особенно в наше время, что жизнь и смерть человека обитают, в буквальном смысле этого слова, на кончике его языка?! Слишком просто, чтобы в это можно было поверить.....

QUOTE
Первым действием, сделавшим Адама господином зверей, было их называние, то есть отмена им их существования (как существующих)».

QUOTE
Поэтому будет вполне справедливо утверждать, что когда я говорю, через меня говорит смерть



Но почему поименование зверей привело к отмене их существования?! Напротив, слово (имя) наделило их характерной, определяющейся их именем сущностью. Им было сообщено "дыхание жизни" (всякое слово мы произносим на выдохе), подобно тому, как Бог дал это дыхание самому человеку и человек, как подлинное дитя сотворившего его, повторил в этом своего родителя. Бог - над человеком, но, человек-то, - над зверьми!
Далее, смерть есть тьма неразличения. Если человек перестал различать, т.е., анализировать, а попросту - мыслить, то, значит, он умер. Сон, в этом смысле, тоже есть "маленькая" смерть, как утверждается той же религиозной традицией, к основаниям которой мы все-таки примкнули, рассуждая о природе слова и языка, как его носителя. Если слово может нести смерть, то и обратное - жизнь - для него справедливо. Ведь словом Бог сотворил свет, в котором "была жизнь человеков", но от определенных слов Он же и предостерег человека, чтобы тот не призвал в свой мир тьму (смерть).



QUOTE
Человеческому языку действительно присуща сила отрицания, негации, смерти



Безусловно, в соответствии с предложенным Богом выбором (жизни и смерти), через слово мы имеем возможность осуществлять наш выбор, но еще раз повторюсь, сила согласия, как альтернатива силе отрицания, для нас остается настолько же актуальной и полноценной, как и та сторона языка, которую мы с лихвой исследовали и испытали. Почему бы не попробовать иное?


QUOTE
но Слово, которое, как сказано, было в Начале в принципе не включало Ничто в качество условия своего существования




Здесь разговор становится очень интересным: ведь, слово может представлять из себя, как причину, так и следствие. Главной особенностью причины является ее необусловленность, что называется - возникновение "на пустом месте". Бог не имел для Себя ровно никаких оснований, когда создавал этот мир, и тем не менее, призвав свет по имени "хорошо", Он дал ему возможность осуществиться. Еще не было хорошо, но Он сказал и стало...
Kir
QUOTE
Совершенно очевидна устная традиция передачи языка от одного человека к другому, в связи с чем возникает вопрос, а кто передал представление о языке или обучил говорить первого человека?

Может быть теория вероятности? Чем больше назревала необходимость в появлении языка, тем больше шансов к его появлению.
Скорее вопрос в другом - кто тот "первый" человек на ком сошлись все шансы ?smile.gif
Не хотелось бы бросаться именами, но интереснейшие исследования существуют в трудах: Л.С Выготского, А.Н. Леонтьева, А.Р Лурии.
Слово - инструмент к овладению собственной памятью. Инструмент в познании собственных мыслей.
Одно из любопытных звеньев в становлении(эволюции) языка - это происхождение "квипу".
Алексей Воробьев
Упомянутая мной выше тема генеалогического исследования языков не исключает, а скорее предполагает обращение к истории о Вавилонском строительстве. История эта, как известно, начинается со слов «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт.11,1.) и все ее дальнейшее изложение как бы продиктовано именно значением данного определения, определения, разобраться с которым не так легко, как может показаться на первый взгляд. То что к мифологическим сведениям не стоит относится как к предмету обмана и суеверия, как полагали в эпоху Посвящения, сегодня - уже вполне упрочившиеся практика их изучения. К мифу теперь как правило не относятся как к сомнительной выдумке, пережитку прошлого, наивной, но причудливой фантазии, скорее в нем усматривают некий «первичный язык описания» бытия, и анализ этого языка позволяет приоткрывать многие тайны в вопросе о происхождении человеческого сознания и его дальнейшей истории. Но в сказании о Вавилоне, присутствует явная избыточность относительно современных логических, психологических, семиотических и прочих концепций в объяснении мифологических данных, не дает ему, как мне представляется, исчерпывающего истолкования и традиционная богословская интерпретация, склонная полагать, что строительство башни изначально было совершенно невыполнимой и никчемной задачей, за которые люди принялись лишь из гордости, и подчинив всю свою жизнь безумному технократическому и сопровождаемому тиранией проекту, забыв при этом о Боге, в итоге поплатились за собственное же тщеславие. Но желание разобраться в рассказе о вавилонском столпотворении никогда не сможет хоть сколько-нибудь удовлетворить себя, если мы станем полагать, что та реальность, что называли слова первого единого языка человечества в качестве мира, и тот мир, каким его именует теперешняя современная речь, есть вещи совершенно однопорядковые. Бог что-то изменил в языке, которым владело древнее человечество, и мир в котором можно достроить башню до неба сделался невозможным, он стал совсем другим, однако то, что до этого подобная постройка все же могла рассчитывать на успех, не кажется мне чем-то заведомо не имеющим смысла. Как раз наоборот, именно серьезность и непреклонность осуществимости данного смысла впервые только и способны сообщить вавилонской истории всю грандиозную значимость, раскрытого в ней содержания, содержания, которое выражено в столь строгих и выверенных построениях, что они напоминают некую математическую формулу, раскрывающую всю абсолютность языковой истории. В этой формуле чуть ли ни как в «Структурной антропологии» Леви-Стросса язык самым фундаментальным образом оказывается обусловлен структурами родства и не хуже чем в марксизме демонстрируется его связь с экономически -трудовой деятельностью, но самое главное ( что я сам как раз и склонен понимать в качестве задачи «достигнуть небес») между словом (Именем) и вещью (Башней) в результате достижения поставленной цели, устанавливается некий предельный знак равенства. Очень похоже на творение бытия десятью речениями, но только «творения наоборот». Фразу же Бога: « и не отстанут они от того, что задумали делать», видимо, стоит понимать так, что рано или поздно, Город все же будет достроен. Постараюсь объяснить то, что тут имеется в виду на несложном примере. Пример этот относится к истории структуралиского течения в философии. Хотя структурализм и не смог выполнить объявленных для себя задач и на сегодняшний день уже мало популярен, представители данного направления мысли ( в различных вариантах его проявления) неизменно натыкались на один интереснейший факт, констатирующий, что язык (неосознанным для его носителя образом) структурирован по таким же законам, по которым оказываются структурированы более материальные, нежели вербальные, самые разнообразные аспекты нашей человеческой деятельности. Эквивалентность «структур» была настолько очевидной, что казалось – достаточно лишь протянуть одну только нить и законы мира слов полностью и навсегда смогут выразить законы мира вещей. Но нет. Условия применения лингвистического кода в раскрытии глубин существования в тот раз на смену применения кода математического еще не пришли. Препятствий здесь можно назвать много, но со временем, пожалуй, их можно будет обойти; и как знать, возможно, совсем уже в недалеком будущем нам светит чуть ли не новый радикальный «гносеологический переворот», по сравнением с которым научная революция Нового времени уже далеко не покажется столь впечатляющей и безусловной.
Людмила
Опереться наверняка на миф о строительстве Вавилонской башни, как и на все прочие библейские мифы, нам, скорее всего, в вопросе о происхождении языка не удастся. Если присмотреться к ним внимательнее, то все они, подчиняясь некой логике, развивают не менне загадочный миф сотворения человека и смертельного его приобщения к древу познания, что опять-таки увязывается с некой загадочной особенностью произнесенного слова: "За то, что ты послушал голоса жены своей..." И разделение на языки, о котором повествует притча о Вавилоне, может интерпретироваться и в смысле утери человеком такого свойства, как понимание другого человека на эмоциональном, сострадающем и сопереживающем уровне, ведь говорим же мы иносказательно - "мы с ним (с ней) говорим на разных языках", хотя и используем один и тот же язык общения.
На мой взгляд, разнообразие языков не является неким существенным фактом в деле их образования (происхождения). Это подобно разнообразию компьютерных языков: их множество не имеет никакого отношения к способу их создания, ведь, в конечном итоге, все они подчиняются неким универсальным правилам собственного развития и использования, и не возникают на почве того, что специалисту их создающему неизвестны другие программные языки.
Но, сама Библия, с точки зрения языка и его описательских и программных возможностей, предсталяет очень интересный факт. Очень рекомендую ознакомиться с книгой Майкла Дрознина "Библейский код", в ней отражена фантастическая статистика аналитических исследований, предпринятых американским военным департаментом (Пентагон) кодов и декодирования. Только одно это исследование способно положить конец вопросу о происхождении языка, как и многим, сопутствующим этому факту вопросам.
Алексей Воробьев
QUOTE
Опереться наверняка на миф о строительстве Вавилонской башни, как и на все прочие библейские мифы, нам, скорее всего, в вопросе о происхождении языка не удастся.


Не будем спешить с окончательными выводами, поскольку даже до постановки решающих вопросов дело еще пока не дошло. История Вавилона интересна тем, что позволяет задуматься о как бы первичном человеческом языке, исследовать его возможности и претензии, а через это уже с большей определенностью и спрашивать: каково же, собственно этого языка происхождение, что важного и судьбоносного для всей человеческой истории кроется в нем, какой исход способна данная история в конечном итоге для себя обрести?
В качестве прояснения ситуации с вопросами попытаюсь, несколько более определенно высказаться по поводу того, почему я перед этим предложил отнестись к описанию замысла вавилонских строителей как к уравнению, одной частью которого является проблема структуры родства, а другой экономически-трудовые отношения. Может быть это ( пока только косвенно, поскольку речь вынуждена идти вначале только о введении предварительного опорного материала) позволит оценить то, почему произошедшее под знаком вавилонской башни было так значимо именно в языковом плане.
Попытаемся слегка задуматься о том, что же особенного вообще кроется в самом существовании знака как таковом. Первое, что здесь, как правило, обращает на себя внимание, состоит в необходимости для существования знака никогда не быть тождественным себе самому, поскольку знак всегда (не переставая при этом оставаться и чем-то наличным) замещает или представляет иное (не собственное) существование. Естественный язык, будучи исключительно сложной, многоуровневой и подлежащей анализу в самых различных измерениях структурой знаков в связи с этим оказывается как бы весьма запутанной системой подобных замещений, представляющих подстановок и (во многом парадоксальных) отсылок. Но не об этом ли мы как раз и читаем в третьем стихе, интересующего нас сюжета: «И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем их огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. (Быт. 11,3). Многим может показаться, что в этом изменении природного состава строительного материала нет ничего примечательного, ничего сверхъестественного, но это не так; все зависит лишь от того, каким взглядом на все это смотреть. Например, до Маркса тысячи лет подряд товарная стоимость продуктов человеческого труда соотносилась с денежным эквивалентом ее выражения. Но никто не сумел описать происходящий здесь «метаморфоз товара» (хотя его схему изобрел даже не сам Маркс) так, как это удалось сделать в «Капитале» исключительно именно ему. Думаю, что если бы Марксу лично удалось реализовать полный цикл алхимической трансмутации металлов, то он не был бы так горд этим достижением, как был горд тем, что открыл в законе стоимости, приравнивающего «различные виды труда как человеческий труд». Данное открытие означало для него ни много, ни мало как установление всеобщей эквивалентности, единичной дифференциации и особенно скоординированной организованности обстоятельств частной определенности и исторической обусловленности всей человеческой жизни. И вовсе не зря, например, сам Маркс говорит, что стоимость есть продукт общественных отношений не в меньшей мере, чем и язык. Именно в данном сопоставлении, углубиться в которое на самом деле исключительно трудно, а вовсе не социальном дарвинизме Энгельса лично я и предпочитаю понимать то, что обычно подразумевают под трудовой теорией происхождения языка. Проблема, впрочем, состоит еще и в том, что описанный у Маркса «парад планет» финала человеческой истории (а через это и раскрытие сути этой истории начала) не состоялся ввиду того, что эти планеты, образовав показательное сочетание, зашли на новый виток или исторический цикл существования человека, ряд важных особенностей которого, мы сейчас, возможно, и можем в некоторой своей перспективе уже наблюдать.
В «Капитале» Маркс писал, что стоимость несет в себе смысл человеческого иероглифа, он считал, что впервые сумел этот смысл прочитать, однако, «золотой телец», которому собрались поклониться евреи при Синае, и упоминание которого стало метафорой экономического интереса, в своем происхождении сам имел некоторую предисторию, а именно историю золота, вынесенного из Египта, наверняка запечатленного множеством всевозможных иероглифов, читать которые возможности Маркс не имел. Вообще иероглиф это, собственно знак слова, имени, но никак не количество денег, а ведь как раз именно ради них: слова и имени и был организован общественный труд вавилонских строителей. Причем это было одно единственное слово и имя, но такое, которое должно бы было координировать и различать все остальные имена и слова, быть может, исключительно в том плане, в каком денежные эквивалент во времена Маркса (сегодня это уже не так) координировал производство и различал потребление продукта дифференцированных общественных отношений. Здесь я перехожу к указанию на вторую (а по происхождению первую) часть уравнения вавилонского плана. Речь в нем пойдет о структурах родства.
Впервые наиболее аргументировано заговорил о том, что структуры родства в архаичных сообществах подчиняются тем же самым законам, которые регулирует фонологическую структуру языка Леви-Стросс. Здесь нам пока нет особой нужды разбирать ту сложную механику анализа родовых отношений, которую Леви-Стросс в итоге сумел разработать, укажем лишь на то, что она действительно максимально дублирует необходимость именно таких смысловых отношений между членами рода, которые вполне эквивалентны необходимости наличия смысловых отношений между различительными признаками языка на уровне фонологии. И в первом и во втором ряде отношений, регулирующие их законы для подчиняющихся им людей оказываются бессознательными, и поддаются анализу только после осуществления длительной теоретической работы по их выявлению, но подобная «бессознательность» в данном случае почему то лишь обуславливает строгость тех принципов, которые в указанных законах себя реализуют. Чтобы не быть совсем голословным приведу абзац одной из статей Романа Якобсона ( со встречи которого с Леви-Строссом, как полагают некоторые, структурализм и начался). Якобсон пишет: «Так, в 1922 году мною было замечено, что свободное динамическое ударение и независимое противопоставление долгих и кратких гласных в пределах одной фонематической системы несовместимы. Этот закон, который удовлетворительно объясняет просодическую эволюцию славянских языков и ряда других индоевропейских групп, применим для подавляющего большинства языков. Единичные случаи якобы свободного ударения и свободного количества оказались иллюзорными: так, говорили, что в языке вичита (Оклахома) существует и фонематическое ударение, и количество; однако, согласно новому исследованию Поля Гарвина, вичита является в действительности тоновым языком с противопоставлением, дотоле ускользавшим от внимания, восходящего и нисходящего ударения.» ( Р. Якобсон. Типологические исследование и их вклад в сравнительно-историческое языкознание. Новое в лингвистике. Вып. III. - М., 1963.) То же самое описывает и Леви-Сторос, например, если отношение между ребенком и братом матери( при авункулате) имеет такое то определенное значимое проявление, то это проявление заведомо исключает ряд определенных проявлений значения в отношениях между отцом и ребенком и т.д.
Проблема, возникающего тут единства антропологии и лингвистки, впрочем, видится не в том, что при известных обстоятельствах можно провести четкие аналогии между организацией родовой жизни и языком рода, а в том, чтобы установить единую и однозначную связь между двумя этими разнородными сериями значений, выстроив при этом некую смысловую ось, проходящую в особом, специфическом измерении взаимообусловленности слова и того, что оно регулирует. Войти в это измерение и выстроить подобную ось структурализму ( и в этом причина его провала) в принципе не удалось, но не будем его за это винить, поскольку это не удалось сделать и тем, кто пытался достроить вавилонскую башню, хотя ее зодчие (исключительно озабоченные собственным языком и своим родовым единством) имели на успех гораздо больше шансов, чем Леви-Строс…
Какое это все имеет отношение к экономически трудовой деятельности? Фраза Маркса о том, что первое разделение труда происходит при половом акте, далеко не так наивна, как может представиться. Так или иначе, подобно тому как мы сейчас переходим к такой организации экономического устройства мира, которую классический марксизм никогда не предполагал, самое начало экономических общественных отношений вполне допускает мысль, что эти отношения регулировались не классовом составом общества, а ( гораздо более фундаментальной) организацией родовой структуры, по своему так же до поры до времени оказывающейся для нас тайной за семью печатями.
Соотнесение всех, только что условно и фрагментарно обозначенных элементов, в одну конструкцию и выводит нас на проблему получения плана замысла воздвижения Вавилона. Философский жанр усилий на эту тему я бы даже сравнил с жанром приключенческого триллера, в котором его герои заняты поиском плана, позволяющего узнать путь к раскрытию величайших и могущественных тайн прошлого древних цивилизаций. В таких приключениях своеобразно переплетается детектив и мистика, но в чем их суть становится понятно только в самом финале.

По поводу же закодированности Торы предлагаю поговорить несколько позже, поскольку в сценарии нашей темы сначала должен появиться эпизод, посвященный тому языку, на котором Тора была написана. К статистической математический комбинаторике компьютерных вычислений буквенных сочетаний данный эпизод отношения не имеет, но с вопросом о происхождения языка связан самым непосредственным образом.

Кирилл
К вопросу о первом (не обязательно общем) языке посмотрите тут:
http://www.iiorao.ru/iio/pages/izdat/publi...m18/breskin.doc
Людмила
QUOTE
Попытаемся слегка задуматься о том, что же особенного вообще кроется в самом существовании знака как таковом. Первое, что здесь, как правило, обращает на себя внимание, состоит в необходимости для существования знака никогда не быть тождественным себе самому, поскольку знак всегда (не переставая при этом оставаться и чем-то наличным) замещает или представляет иное (не собственное) существование


Знак делает возможным мышление, ведь до того, как человеком не усвоено некое критическое количество знаковых (символических) замещений конкретных ощущений, ему просто невозможно разотождествиться с ними и осуществить абстракцию. Знак (слово, имя, название) позволяет удерживать в памяти сущность вещи, образуя саму память - фундамент, на который опирается мышление. Вот почему, ребенок, выросший среди животных и не приобретший навыка символических соответствий окружающему миру, сам напоминает животное. Все это делает для меня крайне затруднительной саму попытку увязать происхождение языка с самим человеком. Но, если создание языка не принадлежит человеку, то обсуждаемая тема с равным успехом могла бы звучать так: "К вопросу о происхождении Бога". При помощи знака образуется память, а память включает мышление, а мышление делает возможным понять, что разум без опоры на знак не существует - он "есть начало и конец". Как здесь не вспомнить, что "Слово было Бог"?..


QUOTE
Например, до Маркса тысячи лет подряд товарная стоимость продуктов человеческого труда соотносилась с денежным эквивалентом ее выражения. Но никто не сумел описать происходящий здесь «метаморфоз товара» (хотя его схему изобрел даже не сам Маркс) так, как это удалось сделать в «Капитале» исключительно именно ему. Думаю, что если бы Марксу лично удалось реализовать полный цикл алхимической трансмутации металлов, то он не был бы так горд этим достижением, как был горд тем, что открыл в законе стоимости, приравнивающего «различные виды труда как человеческий труд». Данное открытие означало для него ни много, ни мало как установление всеобщей эквивалентности, единичной дифференциации и особенно скоординированной организованности обстоятельств частной определенности и исторической обусловленности всей человеческой жизни. И вовсе не зря, например, сам Маркс говорит, что стоимость есть продукт общественных отношений не в меньшей мере, чем и язык.



Известно, что человек не придумывает идеи, а открывает их, другими словами, опираясь на некое соответствие в природе, являясь и сам совокупной частью этой природы, он переносит эти соответствия на собственное бытие (кстати, о границах познания). В этом смысле, и механизм замещения общественных отношений стоимостью или денежным эквивалентом ОТРАЖАЕТ (повторяет) некий факт, некий прецендент замещения, а не создает его. В этой связи, назревает вопрос, подвергается ли человеческий язык собственной инфляции, подобно тому, как это происходит с деньгами, которые время от времени теряют свою способность "представлять" товар. Ведь говорим же мы о том, что власть слова над сущностью утеряна, и не даст ли нам более глубокое постижение инфляционных процессов в экономике представление о том, как преодолеть ее в "оживлении" слова. Почему-то, царство зверя - время тьмы и бессилия человека в деле управления собственным бытием, в апокалиптическом пророчестве тесно увязано с невозможностью продавать и покупать. По- видимому, это обстоятельство является очень важным, если не по факту, то по символу его описывающему.


QUOTE
Естественный язык, будучи исключительно сложной, многоуровневой и подлежащей анализу в самых различных измерениях структурой знаков в связи с этим оказывается как бы весьма запутанной системой подобных замещений, представляющих подстановок и (во многом парадоксальных) отсылок. Но не об этом ли мы как раз и читаем в третьем стихе, интересующего нас сюжета: «И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем их огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. (Быт. 11,3).



Вавилон есть некое отступничество и антитеза Богом установленному порядку вещей. Приобщая свой народ к смыслу и содержанию этого порядка, естественно, получившему символическое выражение в Книге Исхода, Всевышний недвусмысленно заявил, что в качестве жертвенника его устроят только камни, которых не касалась рука ("тесло") человека. Любое касание приведет к крушению некоего фундаментального условия, обеспечивающего человеку "пропуск в жизнь вечную". Что же делали и делают "вавилоняне"? Созидают рукотворный жертвенник из кирпичей, обоженных огнем. Далее, на жертвенник запрещено всходить по ступеням, "ибо откроется нагота твоя". Самая понятная для нас из всего здесь сказанного фраза - "ибо откроется нагота твоя". Методом тождественных замещений попробуем добраться до смысла "вавилонских кирпичей". Обнажить, открыть наготу человека, значит, опозорить, устыдить человека, и, если это случается со мной, то значит, я "взошла по ступеням", т.е., создала прецендент аналогичного "взвешивания"(суда) или обнажения человека. Но, если то, что я сделала, обозначает "всход по ступеням", то камнем жертвенника является человек, а огнем, которым я обожгла его (не дай Бог!), является элементарная хула. Вавилон, игнорируя это обстоятельство, т.е., "сжигая" людей огнем суда, подвергая их обнажению, взвешиванию и всяческому анализу, пытается добраться до "неба",что по предупреждению Творца абсолютно бессмысленно, потому что "один закон будет для тебя и для пришельца". Тот, кто обнажает, никогда не укроется сам. А, это значит, что исцеление и насыщение, к которому стремится Вавилон, никогда не наступит. Вавилон жертвенник превратил в жертву. А слово хвалы заменил хулой. Он разделил язык противопоставлением, хотя первоначальной задачей языка, положенного в основу творения, было объединение или единство, составляющее понятие о сущности любви.


QUOTE
Философский жанр усилий на эту тему я бы даже сравнил с жанром приключенческого триллера, в котором его герои заняты поиском плана, позволяющего узнать путь к раскрытию величайших и могущественных тайн прошлого древних цивилизаций. В таких приключениях своеобразно переплетается детектив и мистика, но в чем их суть становится понятно только в самом финале.



Слава Богу, что есть еще кто-то, кто эти усилия расценивает подобным образом, иначе бы мы до финала просто никогда не добрались по причине отсутствия элементарной мотивации. И, все-таки, философия это не только любовь к мудрости, но и любовь к свободе, которую эта мудрость дарует...
Алексей Воробьев
QUOTE
Всевышний недвусмысленно заявил, что в качестве жертвенника его устроят только камни, которых не касалась рука ("тесло") человека. Любое касание приведет к крушению некоего фундаментального условия, обеспечивающего человеку "пропуск в жизнь вечную". Что же делали и делают "вавилоняне"? Созидают рукотворный жертвенник из кирпичей, обоженных огнем. Далее, на жертвенник запрещено всходить по ступеням, "ибо откроется нагота твоя". Самая понятная для нас из всего здесь сказанного фраза - "ибо откроется нагота твоя". Методом тождественных замещений попробуем добраться до смысла "вавилонских кирпичей".


Словом «тесло» в Исходе переведено древнееврейское «хэрев», означающее «меч». Следующий затем стих действительно формулируют заповедь, запрещающую восходить на жертвенник по ступеням, причем объясняется это запрещение предупреждением об открытии наготы. Но почему необходимо было восходить по наклонному настилу не объясняется. Причем вынужден признаться, что символическое истолкование этого места, которое предлагаете Вы мне лично вовсе не кажется оправданным. Иносказание в отношении Торы один из низших уровней ее понимания, самый же высокий – это простой, фактически буквальный уровень, который, однако, впервые только и дает возможность понимать написанное в Библии в его собственном и истинном значении. В качестве объяснений привожу отрывок текста, который так же связан и с некоторыми проблемами «вопроса о происхождении языка».

« Коль скоро, можно сказать, что воплощение любого, имеющий смысл состояния требует для себя языка, верно и то, что среди всех языков существует только один, онтологически по своей форме это требование исполняющий. Речь тут идет о иврите. Здесь можно бы было привести целый ряд, связанных с историей о Вавилонском столпотворении древних преданий, этот тезис подкрепляющих, но мы будем считать подходящим для него доказательством тот результат, которого сможем в своем понимании языка добиться, если примем тезис о иврите в качестве пока только рабочей гипотезы.
В книге “Слова и вещи” Мишель Фуку пишет о действующей европейской эпистеме мира 16в. следующее: «Язык-это раздробленная, внутренне расколотая и видоизмененная природа, утратившая свою изначальную прозрачность; это тайна несущая в себе, но на поверхности, доступные расшифровке знаки того, что она означает. Язык одновременно является скрытым откровением и откровением, которое мало-помалу возвращает себе все возрастающую ясность. В своей изначальной форме, когда язык был дан людям самим богом, он был вполне определенным и прозрачным знаком вещей, так как он походил на них. Имена были связаны с теми вещами, которые они обозначали, как сила вписана в тело льва, властность во взгляд орла, как влияние планет отмечено на лбу людей. Это осуществлялось посредством формы подобия. В наказание людям эта прозрачность языка была уничтожена в Вавилоне. Языки распались и стали несовместимыми друг с другом именно в той мере, в какой прежде всего утратилось это сходство языка с вещами, которое было первопричиной возникновения языка. На всех известных нам языках мы говорим теперь, отталкиваясь от того утраченного подобия, и в том пространстве, которое оно оставило за собой. Есть лишь один язык, который хранит память об этом подобии, так как он образовался непосредственно из того первоначального, ныне забытого запаса слов; так как бог не хотел, чтобы кара, постигшая Вавилон, стерлась в памяти людей; так как этот язык позволил рассказать о древнем союзе бога с его народом, так как, наконец, на этом языке бог обратился к тем, кто слушал его. Таким образом, древнееврейский содержит, подобно обломкам, признаки изначального наименования». (М.Фуко. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб. 1994. Стр.71.)
Показательно, что на иврите вновь стали говорить, не без больших усилий по проведению языковой реформы Элиззером Перельманом, не так уж давно. Когда у Элиззера родился ребенок, и он сказал своему другу, что его языком будет иврит, тот ответил, что мальчик вырастет идиотом. Это было в 1882 году. Но не только педагогические опасения высказывались по поводу восстановления иврита в качестве живого средства общения. Ортодоксы, предвидя, что в связи с современными обстоятельствами коммуникации должно быть включено в иврит множество неологизмов, говорили, что этого допускать не стоит, поскольку святой язык настолько тесно связан с самими бытийными основаниями, что любые, проведенные в нем изменения, могут потрясти весь мир. Откуда эта уверенность и притязание, на чем держится тайна слов еврейского языка? Ответить на этот вопрос невозможно без обращения к достаточно сложной еврейской теории истины своего языка, называемой «каббалой», пренебрегать к которой мы никак здесь не можем. Не можем, поскольку вычерченость обстоятельств пути, идущего от Бога до нас бытийного света, в своих собственных законах, наглядно изображает для смотрящего вид человеческого тела. Это усмотрение должно для нас здесь стать важнейшим моментом темы соотнесенности телесности и языка.
Согласно еврейской теософии, Бог, будучи абсолютно благ, решив создать бытие, собрался даровать ему бесконечное наслаждение, которое отождествляется с идущим от Бога (нечувственным) Светом. Воспринимая этот свет, творение должно было испытывать совершенное счастье, поскольку в Божьем Свете состоит полное высшее благо. Однако получая это благо, творение пришло в противоречие с собою самим, поскольку главное свойство Бога давать, оно же могло лишь получать, из чего со временем стало ощущать свою удаленность от Бога, что стало для него неприемлемым. Отсюда им самим накладывается на себя запрет наслаждаться, отказываясь получать Свет, оно испытывает теперь иной вид удовлетворения, который означает ощущение подобия (по свойствам) себя и Творца. Но противоречие этой акцией конечно же не снимается, созданное получать, творение «задыхается» в отказе от света, и тогда начинается средний между двумя этими крайностями путь. Этот путь состоит в том, чтобы частично получать свет, частично отказываться от него, причем получать свет можно только через изменение мотивации самого получения. В этом изменении творение должно воспринимать даруемое Богом благо не ради себя, а ради Него, чтобы исполнить уже не собственное, а Божье желание даровать своим созданием все наслаждение. Когда весь свет при полностью измененной мотивации его получения сможет быть воспринят, можно будет считать, что, пройдя через подобное опосредование собственной диалектикой, творение избавится от всех своих проблем и недоразумений. Своеобразные исходные этапы этой диалектики, характеризующие свойства, получаемых аспектов Света, несут собою последовательность и значение десяти каббалистических Сфирот. Свойства самих Сфирот различны, если не сказать взаимоисключающи, но, тем не менее, они могут быть объедены движением, своей «траекторией» проявляющим фигуру буквы еврейского алфавита. Например, достаточно различны свойства Сефир Хесед и Гевура. Если Хесед - это милость, великодушие, любовь и т.д., то Гевура тяготеет к суду, справедливости, законности. Для объяснения значение двух этих Сфирот иногда прибегают к следующей, достаточно понятной, аналогии. Допустим, у родителей есть ребенок, которого они очень любят и которому желают только добра, это значение Хесед. Значит ли эта любовь, ради того добра, что они хотят дать своему ребенку то, что они позволят этой любви безудержную свободу? Конечно, нет, исполняя без всяких исключений любую прихоть ребенка, жертвуя ради его капризов всеми остальными принципами воспитания, ничего от него не требуя, родители вырастят существо, которого ждет самая несчастная участь. Отсюда эта любовь (которая, конечно, на самом деле не становится меньше, даже если ребенка иногда и наказывают) нуждается как бы в некотором ограничении, ребенка нужно научить законосообразным правилам поведения и отношению к миру, что отсылает к свойствам Гевура. Если бы силу во вселенной имела бы только Хесед, то ничего в ней вообще не могла состояться, поскольку как бы слепая любовь попросту погубила ее, но с другой стороны и одним лишь судом (без любви) ничего невозможно создать. И хотя подлинное свойство Бога все же как раз и в любви - Сфира Хесед связана с его Собственным непроизносимым именем, которое является как бы алгоритмом для бытия всякого сущего от мироздания в целом до мельчайшей пылинки, -он скрывает Свою любовь от неудержимого проявления ,что происходит благодаря Сфире Гевура, называемой щитом(сокрытия)Имени, и соответсвующей другому имени Бога-Элогим. Интересно, однако то, что на самом деле, непостижимым для человеческого уяснения образом, сочетания свойств Сфирот в осуществлении творящего действия Бога, происходят не за счет взаимного ограничения ущемления и компромисса, но совершенным образом, ими в вечности реализуется вся полнота свойств, например Суд и Любовь. Начертание буквы в этой связи имеет следующую выразимость: движение линии буквы в горизонтальном измерении означает осуществление мотива стремления творения к подобию Богу, в вертикальном - восприятие Его образа (Света).По преданию Моисей удостоившись на горе созерцать Славу Божью, увидел на самом деле только Тифилин на Его затылке , Тифилину соответствует еврейская буква «далет» (похожа на русскую перевернутую Г),узел в котором горизонтальная линия переходит в вертикальную, или место прикрепления Тифилина к голове, показанный Богом Моисею, позволил ему осознать как Творец одним и тем же деянием совершенным образом проявляет милосердие, ничем не умаляя справедливость. Естественно, что свойства, выражаемые каждой буквой совершенно различны, но, как принято думать, в их конечном числе, заключены разгадки всех тайн бытия. Важно отметить еще одно обстоятельство: проявление силы действия буквы меняется в их сочетаниях, образующих слово…
Тут мы затрагиваем саму тему соответствия слов еврейского языка бытийным структурам. Если для нас слова речи - это как бы только условные обозначения для понятий, которыми мы способны давать интерсубъективные характеристики сущему, то в иврите слово и вещь взаимоадекватно принадлежат друг другу. Вот как пишет по этому поводу, например, М.Лайтман: «Кабала как и любая наука использует определенную терминологию и символы для описания объектов и действий: духовная сила, мир, сфира называются тем именем, которым назван управляемый ею объект в нашем мире…Кабалисты пишут и передают знания с помощью такого языка. Причем язык этот необычно точен, так как основан на духовном корне материального предмета и не может меняться, поскольку связь предмета и его духовного корня неизменна. В то время как наш земной язык постепенно теряет точность, так как связан лишь с внешней формой.»(М. Лайтман. Тайное еврейское учение. Н-сб.1993.стр.21.) Иными словами, все земные языки, кроме иврита, держатся в своем использовании на определенных формальных условностях, или как бы действительно понятийных конвенциях, но только язык Торы, сохраняет для себя принцип, согласно которому все вещи названы своими подлинными настоящими именами. Но само требование «называть все вещи своими именами», звучит как нечто вызывающее, в лучшем случае нетактичное, чаще попросту шокирующее и неприличное, то, чего в воспитанном обществе стараются избегать, и выражаться о сомнительных в своей благопристойности обстоятельствах иносказательно и средством намеков. То, что идущий от Бога к нам свет, изображается в анализе законов своего пути как вид человеческого тела, связано с определенной проблемой. Лайтман пишет что, все, что мы можем познать о Творце структурируется по следующим направлениям уровней называния: мозг-кости-жилы-мясо-кожа; лоб-глаза-ухо-нос-рот; горло-грудь-пуп ит.д. Статический анализ здесь перебирает всю анатомию человека, скажем, сфиры Хесед и Гевура соответствуют правой и левой руке, динамический отсылает к физиологическим процессам внутри вида этого тела. Отсюда сам язык призывает рассуждать о деяниях Бога в несколько «странной» для гоев терминологии обозначающей, например, пищеварение или половой акт, это может показаться кощунственным, но сакральное имеет свою особую аксиологию. М.Элиэде в свое время даже провел исследование, согласно которому высшие достижения святости, балансируют на гране святотатства.
Известно, что Тора написана одними согласными, ее «язык» - это язык письма, а не речи, поскольку произнести, состоящее только из согласных звуков слово, человек просто не может. И проблема вовсе не в технической стороне этой невозможности, а в глубинном отношении человека и Бога. Затронуть некоторые из дискурсивных принципов этого отношения можно через обращению к библейскому повествованию, посвященному совершенно уникальному событию в истории бытия, во время которого Бог с Синая говорил к избранному народу. Моисей напоминает евреям об этом так: «И когда вы услышали глас из среды мрака, и гора горела огнем: то вы подошли ко мне, все начальники колен ваших и старейшины ваши,
И сказали : вот, показал нам Господь, Бог наш, славу Свою и величие Свое, и глас Его слышали мы из среды огня; сегодня видели мы, что Бог говорит с человеком, и сей остается жив.
Но теперь для чего нам умирать? Ибо великий огонь сей пожрет нас; если мы еще услышим глас Господа, Бога нашего, то умрем. Ибо есть ли какая плоть, которая слышала бы глас Бога живого, говорящего из среды огня, и осталась жива?». (Втор.5.23-26.) Проблематичность второго такта в реализации некого ключевого акта Священной истории, очень важна для уяснения всей истории бытия, так, например, прародители впали в грех, укусив плод с дерева познания по второму разу, мы верим, что истина спасения осуществиться только во втором Пришествии и т.д. Значимо и то, что сам закон, из-за поклонения израильского народа золотому тельцу Моисей получал на Синае дважды, причем во второй раз, то, что в первый должно было быть получено самотождественным образом, могло отныне существовать только в двух вариантах, а именно в письменном и устном предании. При этом записанное нельзя передавать в устном рассказе (попробуй высказать только согласные буквы), а устное изложение тех же самых событий записывать (вплоть до эпохи Талмуда) возбранялось. Может показаться, что данное условие в сохранении знания о Священной истории несет требование искусственного и надуманного характера, однако два варианта изложения воспринятого на Синае откровения подобны двум проводам, на которые подано разнопорядковое высокое напряжения. Внешне провода похожи и выглядят вдали друг от друга каждый по себе весьма безобидно (всего лишь архаичная запись каких-то событий, и старые сказки из разряда народного мифотворчества, причем обе версии несколько не совпадают), но попробуйте соединить их друг с другом…
Есть мнение, что каббала как раз и идет на риск подобного соединения, и от огня, должного состояться разряда, вполне можно и умереть. Очень интересовавшийся тем, почему в еврейском алфавите нет гласных Розанов, не уставал повторять талмудическое предупреждение о том, что человек в собственном смысле понявший из Библии хотя бы несколько слов, в лучшем случае лишиться рассудка.»

Алексей Воробьев
Предыдущее рассуждение (оно является частью построений, посвященных структурализму) я привел для того, чтобы затронуть проблему иерархичности понимания языка. На понятийном уровне мы начинаем приписывать смысл языку, начиная с его синтаксиса, морфология нам представляется уже чем -то таким, что способно интересовать лишь, занимающихся ею лингвистов, то же, что язык имеет значение на уровне самих его звуков и вовсе стало установленным фактом сравнительно недавно. Не смотря, что сам этот факт отодвинулся на задний план языковых исследований в связи с теми проблемами, что возникли в лингвистике на почве математической логики, компьютерной революции, моделирования генетического грамматического кода, его важность для философии языка представляется мне весьма значительной. Более того, я склонен даже предполагать, что изначальный "сафа ахад" (един язык) был обусловлен именно фонологической осознанностью собственного устройства и проявления. К самому выражению "сафа ахад" существует много комментариев из которых следует, что оно указывает на нечто большее, чем просто на языковую общность. Речь в этом идет об особом специфическом состоянии единства людей друг с другом и миром, причем состояние это после Вавилона человечеством оказалось навсегда утраченным и всякое общение перевелось в измерение недостоверного перевода.
Кстати, и наш синодальный перевод вавилонской истории сам имеет несколько важных изъянов даже на концептуально-понятийном уровне. Например, Бог не смешал язык всей земли, а «подмешал». Седьмой стих Быт.11. так же не содержит глагола «смешивать», и в более близком к оригиналу воспроизведении может (существуют, впрочем, и другие версии) звучать приблизительно так: «Давайте спустимся, и пусть увянет язык их, чтобы не слышал каждый из них ближнего своего.» Большинство еврейских комментаторов утверждают, что Бог спустился не один, а с 70-ю ангелами, которые должны были курировать существование семидесяти народов, на которые разделилось первое человечество. Их имена он и «подмешал» в ( до этого общую и обусловленную Его собственным Именем) языковую организацию, образовав семьдесят центров, вокруг которых и выстроилось разобщение единого языка. Не сколько количественный, сколько качественный сдвиг, осуществленный данным деянием, достаточно очевиден. Мне лично думается, что именно тут человечество перестало понимать (натуралистический) смысл связанности звуков своего языка, а начало руководствоваться связанностью, уже связанных до этого, звукосочетаний.
Людмила
QUOTE
Словом «тесло» в Исходе переведено древнееврейское «хэрев», означающее «меч». Следующий затем стих действительно формулируют заповедь, запрещающую восходить на жертвенник по ступеням, причем объясняется это запрещение предупреждением об открытии наготы. Но почему необходимо было восходить по наклонному настилу не объясняется. Причем вынужден признаться, что символическое истолкование этого места, которое предлагаете Вы мне лично вовсе не кажется оправданным. Иносказание в отношении Торы один из низших уровней ее понимания, самый же высокий – это простой, фактически буквальный уровень, который, однако, впервые только и дает возможность понимать написанное в Библии в его собственном и истинном значении




Уважаемый Алексей! Испытывая искреннейшее почтение к Вашей осведомленности в вопросах каббалистического подхода к основным концептуально-мировоззренческим положениям Торы, я, все же, позволю себе возразить Вам по ряду пунктов. Первый из них состоит в том, что для меня осталось не совсем понятным основание, на котором Вы мне отказываете в оправданности моего символического истолкования тайны жертвенника. Если, как Вы утверждаете, буквальный смысл и есть наивысшее (реальное) представление о нем, то, что, в таком случае, ищет в Торе каббала и все, следующие этому смыслу буквально и пребывающие в хроническом недоумении по причине отсутствия какой-либо эффективности от этого следования? Один мой знакомый раввин, вся жизнь которого направлена на то, чтобы соединить тайный и явный смысл Торы с реальной жизнью верящих и доверяющих ему людей, по-моему, очень красноречиво отразил в своем восклицании "Дайте, ключ!!!" современное положение всех и всяческих попыток, включая и каббалистические, разрубить гордиев узел духовной и физической тесноты человека. Очень похоже на исступленный вопрос, который прокричал в никуда христианский священник, над умирающим героем романа Л.Улицкой: "Господи, ну, почему Христос говорил, приказывал, и у него получалось, а у нас - нет?!!" Перевод с древнееврейского "тесла", как "меча", не только не уводит от предложенного толкования, но и в достаточной степени обосновывает его, являясь "прозрачным" символом языка и, чтобы не быть голословной, приведу цитату из апокалиптического описания ангела Верного и Истинного: "Имя Ему: Слово Божие....Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы..."(Откр.,19:13,15).

Далее, каббалистическая традиция не рассматривает буквальный смысл содержащихся в Торе утверждений, как основной, более того, предупреждает от подобного примитивизма и отсылает к усвоению и постижению их секретного и сокровенного смысла. Но и сама каббала и каббалисты несут в себе некий изъян, некий предел, не переступив который, и эта наука и ее представители рискуют остаться в бесплодной изоляции "искусства ради искусства". Знак, подменивший собой реальность, является предметом вожделенного интереса, как оказывается, не только у специалистов-лингвистов, программистов, каббалистов и т.п., но и у рядового обывателя, каковым, по сути, была и является библейская Ева, т.е., женщина. Здесь была утеряна подлинная ценность и состоялся подлог изображения на суть, которое впоследствие не только не cмогло снять некоторые противоречия в своем собственном обосновании, но и впрямую эти противоречия установило. Посредством языка и устной речи была предпринята попытка отменить бытие: прозвучавший запрет ( а это ни много ни мало всего лишь непроизносимое Имя Бога) лишил права человека на желание. Противоречие состояло и состоит в том, что желание есть, а язык (в форме запрета) его не признает, теряя, таким образом, могущество соответствия вещи и имени. Все это ассоциативно наводит меня на мысль об «испорченной» ленте Мебиуса, где «сдвиг по фазе» задает последующее несоответствие или, как уже прозвучало в теме, приводит к потере власти слова над сущностью вещей.

QUOTE
Бог, будучи абсолютно благ, решив создать бытие, собрался даровать ему бесконечное наслаждение...  Воспринимая этот свет, творение должно было испытывать совершенное счастье, поскольку в Божьем Свете состоит полное высшее благо. Однако получая это благо, творение пришло в противоречие с собою самим, поскольку главное свойство Бога давать, оно же могло лишь получать, из чего со временем стало ощущать свою удаленность от Бога, что стало для него неприемлемым. Отсюда им самим накладывается на себя запрет наслаждаться, отказываясь получать Свет, оно испытывает теперь иной вид удовлетворения, который означает ощущение подобия (по свойствам) себя и Творца. Но противоречие этой акцией конечно же не снимается, созданное получать, творение «задыхается» в отказе от света, и тогда начинается средний между двумя этими крайностями путь.



Согласитесь, очень странное представление о богоподобии и Боге , который испытывает наслаждение от запрета на него и не менее странное следование этому, якобы уподобляющему Богу, свойству. Какое-то, просто, мазохистское утверждение, а ведь над ним трудились далеко не последние умы человечества. Тогда, как само противоречие снимается достаточно просто, если составить для себя здоровое представление о Боге, как о сущности, наслаждающейся даванием (благом давания, радостью одаривания, благоволением и т.п.), а не запретом на наслаждение самому себе. Другими словами, выход не в том, чтобы отказаться от жизни и от наслаждения, которое она приносит, а в том, чтобы эту жизнь и наслаждение доставлять ближнему своему, подобно тому, как это делает Бог человеку. Не самоограничение, а «развязывание», освобождение от «терновых» пут желания брата своего. Отказ от наслаждения был порожден и оправдан не «высокими соображениями», а явился элементарным ответным ходом реальности на запрет, который человек (Ева) установил ближнему (Адаму) своему. И обосновывать это аскезой во имя Бога, на мой взгляд, значит искать ложное оправдание тому, что, однозначно, было запрещено Всевышним. «Не хранится ли в доме нечестия доля уменьшенная, отвратительная» (Иеремия). Нечестие – вот причина нищеты, которую пытается узаконить и возвести в ранг святости земное духовенство. Тогда как не освящение собственной нищеты, а освящение голода ближнего угодно Богу...Противоречием этому установлению и является знак, который служит сам себе, выбросивший человека на обочину бытия и не могущий преодолеть ограничения своей собственной формой. Дальнейшее развитие этой темы повлечет за собой рассуждение в терминах, как Вы выразились, «сакральной аксиологии»,что, на мой взгляд, совершенно здесь излишне.

Мир устроен крайне сложно, на почве чего может процветать немыслимое количество сфер и «сфирот» познания, но все это не имеет никакого отношения к ключевому, т.е., пусковому моменту бытия, который в противовес сложности устройства обладает совершенной простотой. Аналогично тому, что и утверждается той же каббалистической традицией, как не может быть реализована власть над миром (сфира Кетер – Корона) при дублирующем и исключающем свойстве эту власть осуществить познании (сфира Даат – знание): если идет коронация, то знание скрывается, если знание обнажается, корона «слетает». Эти две сфиры не пересекаются и взаимоисключают друг друга: либо человек властвует над законом, либо закон – над ним. Грехопадение было обусловлено выбором второго: то, что не имело право на изречение (не произносимое Имя Бога), получило выход в живой мир, превратив его вместо царства жизни в судилище смерти. Царю не может быть поставлено никакое условие – царь выше всех условий, но, если условие выше царя, то это уже не царь, царь здесь – условие.

В данной теме очень трудно избежать перекрестных тем, совокупно составляющих понятие о связи человека и реальности, и языка, как основного носителя этой связи. И то направление, которое принимает обсуждение, касаясь невообразимого по своей широте и наполненности пласта духовного наследия человечества, рискует из маленьких ручейков, наполняющих реку данного диалога, превратиться в стихийный, самостоятельно устанавливающий новое русло поток. Это не может быть неожиданностью, скорее всего, это закономерность, с которой нужно считаться, пребывая в постоянной готовности идти на расширение рамок устоявшихся представлений, что само по себе может быть довольно занимательно, не говоря уже о пользе этакого своеобразного «академического авантюризма».
Алексей Воробьев
Уважаемая Людмила, спасибо за ценные замечания.
Особенно мне понравилось про корону, читал когда-то в чем тут состоит тонкость, но давно уже все позабыл, однако, все равно интересно.
Впрочем, сейчас мне хотелось бы лишь пояснить смысл того, что я ранее назвал буквальным толкованием. Это толкование не исключает отношения к тайному и сокровенному, как раз напротив, требует его, и именно поэтому оно как раз самое трудное для понимания человека. Мне кажется на этом стоит остановиться подробнее, поскольку обстоятельства истолкования религиозного текста, в котором Словом называется Сам Бог имеет к вопросу о происхождении языка самое непосредственное отношение. Поэтому, переключившись на обсуждение некоторых специфических богословских проблем, мы вовсе не уклоняемся от заявленной темы, но лишь пытаемся в нее углубиться. К тому же, не знаю как Вы, но я, что было обозначено еще в первом сообщении, придерживаюсь именно натуралистической концепции в представлениях о языковой природе; обосновать данную концепцию довольно непросто (в свое время это не удалось даже Сократу) и потому надо предварительно основательно к этому начинанию подготовиться.
Итак, о буквальности. Видимо, следует упомянуть, что нужно существенно различить «буквальность» Ветхого и Нового заветов. Если в первом это буквальность Буквы, то во втором буквальность Слова. Причем только вторая (Ваш знакомый раввин с этим, конечно же, не согласился бы ) есть исполнение первой. Хорошо известно что, так называемая «тайная доктрина Израиля» есть совершенно буквальная наука. Она довольно сложна и требует математического, геометрического, лингвистического, правового, анатомического и прочего анализа истории деяния языка, но, между тем, все в ней зависит от буквы и совершенно «буквально». Есть тут свои проблемы, но лучше оставим эту многотрудную тему, и сдвинемся дальше.
В работе, которую я выше цитировал в связи с каббалой, несколько десятков страниц посвящено «буквальному» истолкованию известной притчи Спасителя о преумножившихся талантах. Можно даже сказать, что это истолкование является вообще сквозной темой всего текста, но и при этом обсуждению смогли подлежать лишь только некоторые из моментов названной «буквальности». Откуда ж такая тут сложность? С ходу конечно же не объяснишь.
Притча повествует о истории, произошедшей с одним царем и тремя его слугами, которым он дает денег, а затем отлучившись, возвращается и требует отчет об обороте своего капитала. Двое из слуг отдали деньги с прибылью, третий вернул сколько брал. Соответственно первые получили награду, последний же оказался наказан. Рассказ достаточно незамысловатый, более того он до примитивности банален и даже не поучителен, но ведь нас то на «буквальности» этой банальности никак не проведешь, ведь мы не хотим остаться в «хроническом недоумении». В преодоление недоумения нам хорошо известно что делать, вооружившись прозорливостью иносказательной сути изложенного, мы с успехом приступаем к символическому перетолкованию притчи. И вот уже очень скоро, наряду с априорным знанием, что царь- это Бог, с умилением для себя открываем «истину», что слуги – это же мы с вами, обычные, но любимые Спасителем люди. Как отрадно и радостно жить, зная истину, как благостно отныне поучать ближних (или с благоговением принимать подобные поучения от них) в тайнах Небесного царствия. Да мы знаем теперь, что Бог всем нам дает те или иные таланты, но мы должны преумножить их, чтобы получить великие и неземные награды; о да, мы будем стараться, ведь дело стоит того, всяких же бездельников, пьяниц и прочую нечисть вон из нашего рая, не заслужили ничем, только нагадили.
Наиболее способные из иносказательных толкователей в своих открытиях идут, впрочем, дальше подобного констатирования. Они подводят под всякую притчу мощную нравоучительно -теологическую базу, пишут богословские трактаты и произносят вдохновенные проповеди, короче, утверждают свет христианской религии по всему миру.
Все б было бы хорошо, кабы не одно важное «но». Сдается мне, что все «сказители» Слова Господня занимаются единственно его искажением. На самом деле банальна и незамысловата не буквальность притчи про царя и его слуг, а то, как ее (считая в этом деле себя чуть ли не умнее Бога) сами люди символически истолковывают. Эх, «человеческое слишком человечно». Во всей этой пошлости, сосредоточением которой оказывается «христианская мораль» лично я не вижу ничего, кроме людского тщеславного самообольщения и любования собственной же чванливой глупостью. Неужели можно вообразить себе, что Сшедший с Небес и говорящий со слов Творца всего сущего, мог вообще подразумевать нечто подобное всей этой, с натяжками надуманной нашим умом, иносказательной ахинеи, от которой (если к ее природе хорошо присмотреться) начинает просто тошнить? Неужели, не от мира сего, не сообщил Он нам совсем иное, то, что на самом деле и Ангелам то неизвестно (Ангелы не знают арамейского), но то, на чем воистину зиждется все дело спасения? Смею предполагать, что как раз то таки и сообщил, причем таким образом, что премудрость данного сообщения настолько несоизмерима со всеми земными потугами вообразить себе нечто духовно-возвышенное, благое и справедливое, что ей остается лишь поражаться. И вся поразительность здесь именно в «буквальности» сказанных притчею слов. Слова эти совершенно фактичны и выражают только то, что в них произносится, но в то же время ими удерживается и сохраняется все существующее от начала начал и до завершения созидания мира, благодаря им раскрывается вся святость судного дня и обстоятельства тайны спасения, они открывают все судьбы истории человечества и судьбу каждого, кому дается родиться.
В общем то в отношении слуг тут говориться о трех свидетелях исполнения закона. В Откровении о первых двух написано в 11 главе, а о третьем в 13, хотя их собственная история впервые начинается еще задолго до создания человека и проходит через всю Библию наряду с историей о самом Спасителе; в Откровении же для них просто заканчивается время получения сведений и начинается конкретно «свидетельство», обстоятельства реализации которого приводят к «реактивации» истории вечного возвращения всего, так называемого, прошлого времени, превращая его в живое настоящее «прошлого». То, как это излагается в названной философской работе под три сотни страниц воспроизводить здесь, конечно, не имеет никакого смысла, поэтому я лишь оттолкнусь от ее приведенного фрагмента и закончу некоторые из его построений. Во фрагменте говорилось, что закон имеет отношение к устройству человеческого тела, это очень важное обстоятельство на которое почему-то мало кем обращается внимание. Все мы как то озабочены внешними пространственными наглядными созерцаниями, но ведь, как сказал Паскаль: не в пространстве, занимаемой мной должен полагать я собственное достоинство. Тело человека ничтожно мало в сопоставлении с внешним пространством Вселенной, но в своем собственном внутреннем обустройстве в нем «прописана» вся история времени существования всей этой Вселенной. Известно же, что, например, человеческий эмбрион проходит в своем развитии все стадии эволюции животного мира. «Что с биологической точки зрения, в сознание человека включены все этапы филогенеза от сознания рептилий ( ствол мозга), до сознания птиц, млекопитающих (подкорковые структуры) и приматов ( кора).» (Психиатрия Ростов н/Д. 202. стр. 125.) И более того, можно продемонстрировать, что неким бессознательным образом, человек, наследуя предшествующим поколениям, обязательно в своем становлении проходит и весь тот путь, что прошли все они ( неспроста ведь дотошное изложение родословия, встречающееся и в главе о Вавилоне, представляет собой необходимый момент Священного писания). Другое дело в том, что, живя в объективированном, выпавшим в физикалисткий осадок, теле мы обо всем этом, сокрытом в нас времени, ничего не знаем. Такое тело (как сказал бы Гегель) обречено на ничтожное умирание и жалкую гибель из-за несоответствия способа своего существования собственному же Понятию. Но это все жатва, «жатвы много, а делателей мало», так вот, названные Спасителем слуги, как раз-то из «делателей» и их способ существования Понятию Тела, а тем самым и проблеме закона, вполне соответствует. Вот об этом соответствии, о том, что оно из себя представляет, что означает для всех остальных людей, как реализует себя и т.д. в притче Христа как раз в немногих буквальных словах, но со всеми бесконечными конкретными подробностями и рассказано. И действительно, если бы писать о этом подробно, «то и весь мир не вместил написанных книг». И только в силе способности так Говорить и стоит признать, что говорит Бог, а не морочит сам себя своими символическими измышлениями внешний к слышанью этого Слова досужий человеческий ум.
Ну а каббала сама по себе (есть в ней нечто от «взяли ключи разумения, но и сами не вошли и другим путь закрыли»)? Я думаю, что она не более чем строительные леса и подмостья для воздвижения скинии единства человека и Бога. Закон, как выразился Апостол Павел (а уж, будучи учеником самого выдающегося и прославленного еврейского талмудиста, он знал толк в законе), есть только тень от будущих благ. Но не стоит здесь сильно уже превозноситься и христианам, ведь тот же Апостол говорит, что как раз для евреев Бог предусмотрел нечто лучшее, чем для всех остальных.
Людмила
QUOTE
Неужели, не от мира сего, не сообщил Он нам совсем иное, то, что на самом деле и Ангелам то неизвестно (Ангелы не знают арамейского), но то, на чем воистину зиждется все дело спасения? Смею предполагать, что как раз то таки и сообщил, причем таким образом, что премудрость данного сообщения настолько несоизмерима со всеми земными потугами вообразить себе нечто духовно-возвышенное, благое и справедливое, что ей остается лишь поражаться. И вся поразительность здесь именно в «буквальности» сказанных притчею слов.



Знаете, Алексей, Ваш здоровый «буквализм» сослужит Вам еще свою тайную и драгоценную службу. Уже хотя бы тем, что положит между Вами и «христианствующим» миром тот непереходимый водораздел, который всем остающимся по «ту сторону» этого раздела «мудрым века сего» не оставляет никаких шансов прикоснуться к божьей премудрости. Непреодолимой и непереходимой особенностью которой для «умствующего» обывателя является иррациональный характер ее содержания.
Когда вековая человеческая мудрость заявляет о невозможности постижения Бога человеческим разумом, это еще не означает, что Бог не доступен познанию человека. Просто, все анализирующий, взвешивающий и дающий всему определение ум, это не тот «рецептор», который может отразить всю полноту представления о Нем. Это подобно тому, как, если бы слепой человек путем интеллектуального рассуждения пытался составить себе представление о свете, глухой – о звуке, не обоняющий – о запахе, бесчувственный – о прикосновении. Об этом тайном имени (понятии), лежащем за пределами знака, но отнюдь не знания, и упоминается в Откровении: «...имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (2:17). Но тайна эта буквальна, в ней нет ничего запредельного для человека, ибо сам человек является совокупной «частью» этой тайны, как нет ничего запредельного в том, что я знаю, как пахнут ромашки, а аборигены заполярья – нет. Знать Бога – быть Им, а быть Им и находится в познании о Нем – это два мира, причем, первый – это мир живого бытия, второй – мертвых знаков, описывающих, но не являющихся самим бытием.
Говоря об иррациональности божественной мудрости, нам нужно определиться с тем, что речь здесь идет не о хаосе и неопределенности, а о строгой системе, корни которой не очевидны – «имя, которое никто не знает», но абсолютно реальны для того, кто эту систему устанавливает. Приходило ли Вам, когда-нибудь в голову, почему Христос призывал благословлять злодеев? Не изгонять, линчевать, клеймить, ссылать с глаз долой, а давать им иные имена? Не подозрительно ли это? Ведь для нашего человеческого ума, живущего и функционирующего только на видимых основаниях и упорно отстаивающего и утверждающего уже утвержденное и существующее, это и звучит и выглядит откровенным абсурдом. Как же можно освятить преступника и умолкнуть в своих судах над ним ( вот, она эта тонкая грань между святостью и святотатством!), ведь это есть и это правда?! Кто-то будет искать нравственные основания под это совершенно ничем не обусловленное действо, кто-то пошлет к черту «всю эту пошлость», но мало кому придет в голову, что он имеет дело всего лишь с «технической деталью», заложенной в механизм творения, опутанной ненужными сложностями рефлексирующего человеческого разума.
И вот здесь, самое время поговорить о ценностях, потому как, именно, они являются непреодолимым препятствием к усвоению этого механизма. Что же нам мешает использовать эту Богом данную власть над миром словом утверждать новые начала? Что является «удовольствием» гораздо большим, чем простая смена нежелательных «адресов» живых сайтов нашего земного компьютера на угодные для нас? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к более простому и демонстрирующему суть проблемы примеру из нашей жизни в деле воспитания ребенка. Здесь обязательно нужно быть родителем, чтобы иметь душевную силу приподниматься над фактом его непослушания. В ином случае, наказание шалуна может превратиться в самоцель, минуя самого ребенка. Ведь, что в этом деле является абсолютной ценностью: ребенок или желание «отомстить» за проступок? Соглашусь, что пример очень «нежный». И если перейти к жестким реалиям нашей жизни, то задача имела бы более устрашающий вид, например: что для Бога (родителя всех людей) предпочтительнее - уничтожить Гитлера или исправить его и оставить в живых? Ответом на этот вопрос каждый лично может составить для себя представление о степени своего подобия Ему. Вот то расстояние, которое нас отделяет от Него и лишает единосущного могущества. Мщение, безотносительное к ценности жизни человека, лишает нас возможности изменить этого человека и вернуть его к полноценной жизни. Мщение делает нас рабами предопределенности, не давая нам никакой возможности сдвинуться с «мертвой» точки проклятия на все исцеляющее благо-слове-ние, уподобляя незадачливому рабу, деньги (знаки, имена, благие слова) которого так и остались не у дел, а ведь могли бы быть применены и использованы, но рабу «слаще» было утвердиться в своем суде над человеком «злым и неправедным», чем, отдав свои деньги (благие имена) в рост, вкорне изменить и уничтожить зло.
Невозможно присоединиться к божественной магии творящего слова, будучи прочно увязшим в этом нескончаемом «торге» имен (судов) и человеческих мерок. Здесь мы все перед выбором: либо сотворить новое, («имя новое, которое никто не знает»), либо утвердить старое. И, как Вы понимаете, новому этому совершенно нет никаких оснований в старом , поэтому оно так непостижимо и сокрыто от того, кто жаждет оснований. Но то, что имеет основание, новым быть не может по-определению: оно, всего лишь, повторение и подобие своего основания. Барахтаясь в режиме следствия («чечевичной похлебке» удовольствия быть обвинителем), человечество упускает возможность овладеть и стать самой причиной подлинного счастья и наслаждения, которые и дарует эта «недоступная» тайна «первородства», в которой есть смыл (умысел), но, отнюдь, не тайна...
Алексей Воробьев

QUOTE
Знать Бога – быть Им, а быть Им и находится в познании о Нем – это два мира, причем, первый – это мир живого бытия, второй – мертвых знаков, описывающих, но не являющихся самим бытием.




Познание бытия и само бытие действительно радикально противостоят друг другу. Чтобы иметь познавательное отношение к бытию, необходимо занять позицию, находящуюся в противопоставлении ему, «выдвинуться» в инобытийную относительно бытия область, сделавшись тем самым неким «заместителем» Ничто, из измерения которого только и можно наблюдать бытие как бы со стороны, познавать его из вне него самого. Эта диспозиция порождает исключительно важную метафизическую проблему отношения «внутреннего» и «внешнего», которую лично я никак бы не стал сводить к понятийному противопоставлению «духовного» и «плотского» человека, как это зачастую принято в некоторых разделах экзегетики христианского богословия. Однако важно и то, что в познании, раз оно оказалось положено в качестве исторической судьбы человечества, самому человечеству придется дойти до самых его последних пределов, и рано или поздно диалектика познающего и познаваемого все же получит свое разрешение в истину Тождества. На этом пути можно двигаться только вперед, возможности повернуть назад или не существует вовсе, или она во всех отношениях очень сомнительна. Сомнительно так же и то, что мы своей волей и за счет, направляющей ее, ценностной ориентации в своих ретроспективах и перспективах можем что-нибудь изменить. Такая ценностная человеческая захваченность может способствовать лишь заблуждению; признаюсь, что я не очень люблю читать Ницше, но в том, что истина требует необходимости обесценивания всех человеческих ценностей и их переоценки, не согласиться с ним не могу. Правда процедура такой переоценки есть нечто, с чем принципиально не справляется смысло- выражающая способность нашей речи, отсюда Ницше зачастую несправедливо обвиняют в аморальности его философии, хотя речь в ней идет о указании на то, что «по ту сторону добра и зла», что выше самого этого противопоставления. Вот, что по этому поводу пишут евреи: «Одно сказал Всевышний, два услышал я». (Тгилим 62:12) Мы рассматриваем все, что происходит, как хорошее или плохое, и можем поддерживать и развивать тот или иной аспект реальности: совершать добрые деяния или, не дай Б-г, вступить на дорогу греха. Но разделение на добро и зло порождено восприятием человека, существа из плоти и крови, которое так воспринимает Б-жественный свет. Для нашего плотского зрения все существует раздельно, в своих противоположностях, но для Всевышнего – все едино.» ( Рав М.Глазерсон. Огненные буквы. М.1997. стр.99-100.)
Вот здесь то, в самом условии возможности познания и начинается проблема отношения человеческой речи с Языком, понятым в качестве онтологической структуры мироздания (в том, что последняя существует и устроена так же как устроен Язык, как я уже писал, можно убедиться анализируя теоретические обобщения тех же структуралистов, причем, законы, обуславливающие языковую структуру в онтологическом плане оказываются гораздо более значимыми, нежели законы естественно-научные).
Человеческая речь вообще как таковая может состояться только через отрицание непосредственной данности бытия. «Чудо существования речи, которое должна осмыслить философия, это, стало быть, не что иное, как чудо существования Человека в мире… Наделенный «абсолютной мощью», которая действительно «изумляет» в нем, Человек в своей «деятельности», или разумной, т.е. насквозь просвечиваемой Рассудком, «работе», творит реальный противо-естественный Мир, создаваемый его «обособленной свободой» для «собственного наличного бытия» - Мир технический, или культурный, а чаще социальный, или исторический… Он – результат действия абсолютной мощи, он – сама эта мощь: воплощенная Отрицательность, или, как говорит Гегель, «негативное». (Кожев. Введение в чтение Гегеля. С-Пб. 203.стр.680.)
В этой цитате Кожев соотносит проявление человеческой речи с той негацией непосредственного бытия, которая происходит через труд человека. С этого пункта начинается развитие специфической «политэкономии знака». Мне кажется, что для дальнейшего обсуждения ( предварительно инвентаризировав и систематизировав уже сказанное) было бы интересно заняться именно ей.

Людмила
QUOTE
Познание бытия и само бытие действительно радикально противостоят друг другу.



Настолько, насколько «делание» (творение) вещи отстоит (противостоит?) от ее использования. Насколько, например, приготовление еды отличается от ее поглощения. Как видите, в обоих случаях присутствует и вещь и еда, только назначение или вовлеченность в процесс, в зависимости от сферы приложения , у них разные. В первом случае, вещь познается («взвешивается») или созидается, во втором – поглощается или используется. А, если совсем просто, то создавать машину и ездить на ней – это два различных аспекта ее использования, хотя речь идет о ней одной.


QUOTE
Чтобы иметь познавательное отношение к бытию, необходимо занять позицию, находящуюся в противопоставлении ему, «выдвинуться» в инобытийную относительно бытия область, сделавшись тем самым неким «заместителем» Ничто, из измерения которого только и можно наблюдать бытие как бы со стороны, познавать его из вне него самого. Эта диспозиция порождает исключительно важную метафизическую проблему отношения «внутреннего» и «внешнего», которую лично я никак бы не стал сводить к понятийному противопоставлению «духовного» и «плотского» человека, как это зачастую принято в некоторых разделах экзегетики христианского богословия.




На мой взгляд, метафизическая проблема данной диспозиции порождается непониманием и неразличением этой специфической особенности бытия и познания о нем. Ведь бытие, согласно библейской легенде, должно было состояться только на седьмой день творения, все, предшествующие самой жизни приуготовления шести дней, были строго отделены Творцом от этого дня, но Адам с Евой занесли «заразу» познания в само бытие, смешав «трапезу жизни» и освящающего ее уклада с таинством «кухни» ее производства. По преданию, спаситель и спасение вернут людям утраченный «седьмой» день, который будет длиться вечно. В этом смысле, «позиция противопоставления», как необходимейшее условие познания, должна будет предана забвению, как несовместимая с жизнью, или преобразована в отдельный модус человеческой реальности с ограниченным доступом – таинственный и смертоносный для непосвященных «ковчег завета».



QUOTE
признаюсь, что я не очень люблю читать Ницше, но в том, что истина требует необходимости обесценивания всех человеческих ценностей и их переоценки, не согласиться с ним не могу. Правда процедура такой переоценки есть нечто, с чем принципиально не справляется смысло- выражающая способность нашей речи...



Истина не требует обесценивания - за человеком остается все его человеческое: и боль, и обида, и чувство острой несправедливости, и т.п. Истина требует самоустранения, потому что, как Вы выразились, «смысловыражающая неспособность нашей речи принципиально не справляется» с самой истиной. Это учуял Сократ, войдя во «врата противоречия», это составляет тайну иудейской «пасхальной жертвы» - «перепрыжка» (песах – перепрыжок, переход, перескачек) сознания, способного управлять природными стихиями, это проделал Христос, умолчав об истине, но не скрыв ее. Очень похоже на парадоксальное несответствие имени (названия) и явления тишины как таковой, которая исчезает, как только произносишь ее имя вслух.



QUOTE
Вот, что по этому поводу пишут евреи: «Одно сказал Всевышний, два услышал я». (Тгилим 62:12) Мы рассматриваем все, что происходит, как хорошее или плохое, и можем поддерживать и развивать тот или иной аспект реальности: совершать добрые деяния или, не дай Б-г, вступить на дорогу греха. Но разделение на добро и зло порождено восприятием человека, существа из плоти и крови, которое так воспринимает Б-жественный свет. Для нашего плотского зрения все существует раздельно, в своих противоположностях, но для Всевышнего – все едино.» ( Рав М.Глазерсон. Огненные буквы. М.1997. стр.99-100.)



Не думаю, что разделение на добро и зло является продуктом восприятия человека. Знание добра и зла, предшествует этому восприятию и влияет на него. Древо познания, как и древо жизни, были равно посажены Всевышним в райском саду, поэтому говорить о том, что для Него – все едино (в том смысле, что имеет ввиду рав Глазерсон), было бы, мягко говоря, неточностью. Более того, поедание плодов с Древа познания, неким образом уравняло человека с Богом – «И сказал Господь: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло...»(Быт,3:22) По видимому, речь здесь идет не о незнании или нежелательности знания добра и зла как Богом, так и человеком, а о неком условии, неком ограничении, которое строго локализует использование этого знания.



QUOTE
Человеческая речь вообще как таковая может состояться только через отрицание непосредственной данности бытия. «Чудо существования речи, которое должна осмыслить философия, это, стало быть, не что иное, как чудо существования Человека в мире… Наделенный «абсолютной мощью», которая действительно «изумляет» в нем, Человек в своей «деятельности», или разумной, т.е. насквозь просвечиваемой Рассудком, «работе», творит реальный противо-естественный Мир, создаваемый его «обособленной свободой» для «собственного наличного бытия



Объясните мне, ради Бога, смысл этого утверждения, уже однажды прозвучавшего здесь. Я понимаю это так, что потребность в языке и назначение языка состоит в том, чтобы отрицая «непосредственную данность бытия», творить новую данность? Иначе говоря, слово нужно человеку для отмены старого и сотворения нового? И что, если бы перед человеком не стояла задача крушения основ, то язык ему был бы не нужен? Или, скажем так, что, если бы от человека не ожидалось определенного вклада в завершающую картину бытия, то языку не нашлось бы никакого иного применения, кроме как «обусловить» цели этого вклада?

QUOTE
В этой цитате Кожев соотносит проявление человеческой речи с той негацией непосредственного бытия, которая происходит через труд человека. С этого пункта начинается развитие специфической «политэкономии знака».



То есть, труд, видоизменяя бытие и находясь в определенном отрицании непосредственного бытия, образовывает нечто общее с речью, этакой служанкой его далеко идущих преобразующих намерений? В таком случае, "политэкономия"- это наилучшее имя, соответствующее ее сути. Но у меня есть подозрение, что это не единственная ее (речи) роль...



Алексей Воробьев
Гумбольт как-то сказал, что человек не мог сам изобрести язык, поскольку благодаря языку человек впервые и стал человеком. Можно выразиться еще радикальнее: язык не может быть неким поздним изобретением в существовании мира, поскольку мир впервые становится миром именно благодаря языку. Дифференцированную различенность мировых вещей и процессов невозможно помыслить без их соответствия языковой выразимости упорядоченного и значимого смысла, и это соответствие не должно пониматься как следствие, но, наоборот, лежит в основании всего существующего. Отсюда, возможно, вопрос о происхождении языка непосредственно связан с вопросом о происхождении мира. Но здесь следует быть осторожным и никак не путать язык с человеческой речью, а эмпирический и конечный человеческий мир с тем миром, который существует в соответствии с истиной языка. Хотя оппозиция язык-речь продуктивным образом была выдвинута (и сыграла достаточно важную методологическую роль в лингвистике) еще де Соссюром, некое радикальное экзистенциальное наполнение она получает, пожалуй, только в психоанализе Ж.Лакана. Очень сложный и неоднозначный мыслитель, где-то в интервью Гваттари читал про то, какое облегчение испытала французская ассоциация ( вообще-то их было несколько)психоаналитиков, когда Лакана не стало; вроде бы даже Деррида как –то хотели призвать к ответу за его работу «Носитель истины» и пригласили на закрытое заседание с требованием самоотчета (он пришел к ним с фразой: я принес Вам вовсе не кусок пирога, - с этой фразы от него и отстали).
Впрочем, это не важно. Начатая тема временно начала давать пробуксовку, поскольку среди множества стратегий ее развития пока не получается последовательно остановиться ни на одной конкретной. Философский же форум ( в моем понимании) предназначен именно для совместного философского мышления; простой же обмен репликами о некоторых своих мировоззренческих предрасположенностях и установках, пожалуй, не делает ему чести.
Со словосочетанием «политэкономия знака» я впервые конкретно встретился в работе Бодрийяра «Символический обмен и смерть». Без Гегеля (подозреваю, что как раз в интерпретации Кожева) Маркса, ну и отчасти Маркузе и иже с ним, плюс (собственной Бодрийяра) теории становления порядка симулякров добраться до смысла этого словосочетания вряд ли получиться. Да, и к слову сказать, не знаю насколько верен сей путь, по большому счету в системе понятий размышления о языке ни у Бодрийяра, ни у Лакана, ни у того же Леви-Стросса все еще не хватает некого последнего и главного «пятого элемента», после обретения которого, мудрое прозрение тов. Сталина ( в связи со спорами о языкознании в марксизме по поводу теории академика Марра) о том, что язык никак не является надстройкой (бытия) получит исполняющую репрезентацию такой силы и мощи, о которой покойный диктатор не мог мечтать даже в самом тщеславном из всех своих снов. Для того чтобы попытаться представить себе новый наступающий порядок отношения «слов» и «вещей» на данный момент нужно всего лишь скептически отнестись к собственной же силе привычки мыслить жизнь в режиме, согласно которому, если ничего нового не случалось в ней ни вчера, ни третьего дня, то и завтра и послезавтра будет все то же. Но нечто случается и случается всегда неожиданно.


Людмила
QUOTE
я принес Вам вовсе не кусок пирога, - с этой фразы от него и отстали).
Впрочем, это не важно. Начатая тема временно начала давать пробуксовку, поскольку среди множества стратегий ее развития пока не получается последовательно остановиться ни на одной конкретной. Философский же форум ( в моем понимании) предназначен именно для совместного философского мышления; простой же обмен репликами о некоторых своих мировоззренческих предрасположенностях и установках, пожалуй, не делает ему чести.



Уважаемый, Алексей! На мой взгляд, "пробуксовка" в теме обусловлена не "бесчестием" ее участников, имеющих, как Вы выразились, "свои мировоззренческие предрасположенности и установки", а глубиной и своего рода "неприкасаемостью" объявленной темы. Совершенно очевидно, что Вы сами имеете подобную "установку", но ваши природные такт и интеллигентность (что для меня тоже очевидно), не позволяют Вам выложить все свои карты на стол, предварительно не оглянувшись десять раз на собеседника, чтоб, не дай Бог, его не ранить. В таком случае, не стоит забывать о том, что мы здесь занимаемся не дележем и поеданием пирога, а обнажением и уяснением таких деталей вопроса, которые как раз-таки и убирают всякую возможность к "мировоззренческой предраположенности", обращая ее в знание о мире. Мир жизни и мир познания - это два мира, в первом - правит "честь" и милосердие, во втором - холод истины, поэтому, их невозможно смешать. Главное условиться, где мы. Если мы ищем истину, то размахивать короной при всеобщем обнажении просто неуместно...



QUOTE
Гумбольт как-то сказал, что человек не мог сам изобрести язык, поскольку благодаря языку человек впервые и стал человеком. Можно выразиться еще радикальнее: язык не может быть неким поздним изобретением в существовании мира, поскольку мир впервые становится миром именно благодаря языку.



Это уже было, мы уже говорили о том, что процесс мышления нельзя "запустить" без опоры на язык (см.Маугли). Самое ценное в этом утверждении состоит в том, что человек, в таком случае, не является "продуктом" эволюции со всеми сопутствующими этому выводу заключениями. Был кто-то, кто человеческому мышлению дал начало в виде приобщения к языку, что с тех пор традиционно поддерживается и продолжается человеком.


QUOTE
Отсюда, возможно, вопрос о происхождении языка непосредственно связан с вопросом о происхождении мира. Но здесь следует быть осторожным и никак не путать язык с человеческой речью




И здесь Вы правы, ведь то, что мы знаем, а знаем мы гораздо больше того, с чем хотели бы иметь дело, вовсе необязательно должно быть представлено в живом мире посредством речи. Таким образом, речь является своеобразным фильтром, через который просачивается ограниченное количество "имен", и желательно, чтобы они были совместимы с жизнью. Уравнивание и замещение знания (уложенного в формы языка) речью является фатальной ошибкой человечества. И уяснение этого, в конечном итоге, и может предопределить и предупредить любой случай, "случающийся всегда неожиданно".

Алексей Воробьев
Здравствуйте, Людмила! Спасибо за комплимент по поводу интеллигентности, но боюсь, что я его не заслуживаю.
Несколько замечаний, касающихся взаимоотношения между речью и языком. Современная постановка вопроса об этом взаимоотношении, кажется, приписывается, уже упомянутому, Вильгельму фон Гумбольдту, потом после Соссюра по данному поводу говорили уже почти без перерыва. Попробую предложить собственный вариант:
«В дальнем приближении можно сказать, что, как таковая, концепция языка максимально приближается к отождествлению со структурой, речь же скорее относится к, темпорально обусловленным, обстоятельствам использования этой структуры. Что бы иметь во временном мире возможность произносить, конечным образом переходящие слова, мы в этой возможности должны быть обеспечены включенностью в, данную одновременно и сразу, языковую структуру, которую никакая последовательность, говоримых слов высказать не в силах. Языковая структура - это, как утверждают последовательные структуралисты, система бинарных оппозиций и их трансформаций. Говоря, мы всегда задействуем только один из терминов, имеющихся в языке противопоставлений, но это не значит, что другой, не актуализируемый в озвучении термин, на время из языка выпадает. Нужно принципиально усвоить и осознать, что сами речь и язык это просто две совершенно разные смысловые стихии. Речь вторична по отношению к языку, она может состоять из отдельных звуков, слов и предложений. Язык же в качестве, имеющей свои уровни структуры, не может состоять из последовательных частей, он есть сразу, целиком и поэтому одновременно, то есть в Теперь.
Мы сами говорим благодаря языку, но по способу речи. Но что же принципиально отличает речь от языка? Если язык есть структура бинарных оппозиций и их трансформаций, и речь в состоянии задействовать для своего выражения только один из, противоположных в языке терминов, то только потому, что на место второго термина, по действующему здесь неизменно принципу универсального замещения, подставляется, известное своим онтологическим коварством, Ничто. Возникающий в этой подстановке, эффект создает предметно-объективированную референцию наших человеческих слов, но он приводит к очень серьезным проблемам в обстоятельствах человеческого существования. Каждый из терминов или элементов языковой структуры (на каком бы уровне мы язык не рассматривали) несет собой некий заряд значения, имеющий смысл, поскольку относится к противоположному себе термину или элементу. Без этого отнесения к противоположному для себя смыслу ни один элемент языка не был бы структурным и, следовательно, не мог бы состояться. Но Ничто противоположно для всех бытийных значений, и может быть «универсально» подставлено в любую оппозицию так, чтобы всякий относящийся к нему языковой термин мог как бы реализовать собственное значение в ситуации, выдающую себя за подобную ситуации ключевого принципа структуры. Этим вероломным способом входя в язык, Ничто извращает всякую истину актуализации языка, давая состояться человеческой речи.»











leo
Уважаемый Алексей,

Значит ли это, что Вы не согласны с тем, что
язык - это система знаков, при помощи которых может быть передана информация, а
речь - это только лишь один из методов передачи информации, путём использования речевого аппарата?
Людмила
QUOTE
Но Ничто противоположно для всех бытийных значений, и может быть «универсально» подставлено в любую оппозицию так, чтобы всякий относящийся к нему языковой термин мог как бы реализовать собственное значение в ситуации, выдающую себя за подобную ситуации ключевого принципа структуры. Этим вероломным способом входя в язык, Ничто извращает всякую истину актуализации языка, давая состояться человеческой речи.»




Например.
...Если с этим Ничто вообще возможны какие-либо примеры. Но, если возможны, этому "вероломству" может быть положен конец.
Алексей Воробьев
QUOTE
Значит ли это, что Вы не согласны с тем, что...


Ваш вопрос меня несколько озадачил. На него нельзя ответить односложно, поскольку сам ответ зависит от того отношения, которое мы реализуем в своих попытках определиться с тем, что же такое язык. Кажется, что все ясно «язык это система знаков, при помощи которых может быть передана информация», однако, если определять язык в его оппозиции к речи ( как некую «вещь в себе»), то как раз о его знаковом характере говорить уже не приходиться, поскольку в-себе язык, как структура различий, относиться только к себе же, не предполагая при этом никакого денотата. Со словом информация так же не все просто, мы привыкли к этому слову, и оно кажется нам самопонятным, но на самом деле понятность эта обманчива, поскольку информация есть всего лишь прикладной эффект отношения человека к языковой реальности. Эффект этот начал давать о себе знать только в преддвериях наступления современной эпохи, но вот уже сейчас настолько усилился, что как раз то саму языковую реальность полностью заслоняет, и нужно приложить много усилий, чтобы через заслон этот пробраться.
Не могу согласиться и с тем, что «речь- это лишь один из методов передачи информации путем использования речевого аппарата». Проблематичным здесь является даже словосочетание «речевой аппарат». В начале прошлого века, на волне успехов технического оснащения экспериментальной науки этот «аппарат» усилено пытались изучать, изобретая бесчисленное множество приспособлений, способных зафиксировать режим его работы, и связать этот режим с алгоритмом образования различаемых человеческим сознанием звуков; даже непрерывную рентгеновскую съемку физиологического процесса звукообразования делали, но никаких общезначимых научных данных получить не смогли. Скоро выяснилось, что проблема различения звуков может быть решена только теоретическим методом, за счет некого ( как выразился бы феноменолог) «эйдетического видения». В общем, с языком, как и со временем у Августина, все ясно только когда о нем глубоко не задумываешься, а как задумаешься, то многое из своих прежних и якобы очевидных представлений о нем окажешься вынужден пересматривать.
По существу заданного Вами вопроса, впрочем, могу ответить короче и определенней: да не согласен.
Алексей Воробьев
[QUOTE]Например.
...Если с этим Ничто вообще возможны какие-либо примеры.

Примеры могут быть разными: от анализа роли «нулевого знака» в лингвистике, до «Что такое метафизика?» Хайдеггера. Но дело здесь не в примерах, а в том, что, вводя проблему Ничто в обоснование условий реализации речи, мы тем самым соотносим возможность речи со всем онтологическим контекстом современной философии, или, по меньшей мере, получаем повод для рассмотрения феномена речи в этом контексте. Впрочем, есть и другие контексты, в которые данный феномен может быть помещен. Логический, например. В нем действуют несколько иные категории. Одной из них является, скажем, категория «значить».
Данная категория применима к вопросу « что значит?» то или иное языковое выражение, каким смыслом оно обладает. С некоторыми оговорками можно выделить два подхода ответа на данный вопрос. Первый подход ( в терминологии Рассела) связан с наглядными ( остенсивными) определениями. Данные определения реализуют процесс, при котором человек, не употребляя при этом других слов, начинает понимать смысл выражения в ситуации указания на его денотат, обусловленной эмпирически наглядной доступностью универсума. Произнося слово, я показываю на определенный предмет, тем самым давая понять, что это слово значит. Однако для определения смысла выражения этот подход имеет свои серьезные ограничения, поскольку далеко не все слова и выражения предполагают в своем смысле некоторую наглядность. ( Рассел, например, считал, что наглядные определения могут относиться лишь к именам классов, качеств, некоторых отношений и эгоцентрическим словам.) Отсюда приходиться допускать и другой способ выявления значения выражения, при котором его смысл определятся за счет использования других выражений, смысл которых будет тождественен или подобен смыслу того выражения, значение которого необходимо раскрыть. Говорят, что и этот второй подход обременен некоторыми затруднениями, обусловленными, скажем, проблемой синонимии, при которой совпадение смыслов вовсе не вызывает совпадения его сущностей; но мне самому кажется, что проблема тут и в том, что этот второй подход в конечном итоге должен быть или сведен к первому, или же обязан скатываться к бесконечному регрессу смыслового самокомментирования выражения. (Действительно, если мы последовательно объясняем, что значит выражение, то должны или придать выражению этого объяснения определенную эмпирическую наглядность, или высказать относительно него второе объясняющее положения и т.д.) В связи с этим и возникает вывод о конституирующей роли эмпирической доступности мира в реализации осмысленности значения слов. Но так ли этот вывод оправдан, как кажется?
Как известно позитивисты всегда были крайне негативно настроены против школьной философии. Члены Венского кружка, например, приложили много усилий для того, чтобы доказать то, что тексты немецких идеалистов не имеют никакого познавательного смысла, отождествляя при этом критерий «познавательно осмысленный» с понятием «эмпирически осмысленный». Последнее поначалу соотносилось с непосредственно наблюдаемыми эмпирическими фактами и предположениями, которые относительно них можно с очевидностью доказать. Но очень скоро вера в то, что каждое осмысленное дескриптивное или научное эмпирическое высказывание может быть определимо при помощи восприятий актуального наблюдателя (что в общем-то по большому счету абсурдно) с необходимостью вынуждена была себя экстренно корректировать. Ухищрения этой корректировки в итоге ни к чему хорошему не привели, возникали даже логические ситуации, когда выяснялось, например, что можно доказать отсутствие смысла в формулировках естественно-научных законов, и, наоборот, его присутствие в утверждениях «метафизики». Как бы ни было черту между «бессмысленной метафизикой» и миром осмысленных предложений провести явно не получилось (не помогла даже замена раннего принципа верификации принципом фальсификации), хотя высокомерно-амбициозных текстов против умозрительной философии в итоге и было написано предостаточно.
Мне в связи с этим хотелось бы задаться следующим вопросом: стоило ли тратить столько усилий, чтобы превратить в исходный пункт анализа значения выражения предложения эмпирического языка? Да и кто вообще так решил, что эти предложения необходимо осмыслены? Что субъективно-психологическая, что бихевиористакая концепция эмпиризма, на которую тут главным образом делается упор, сама есть результат определенных скрытых «метафизических» предпосылок, причем предпосылок, которые, в сфере имманентной философии проблематики, неоднократно за свой наивный примитивизм критиковались и высмеивались.
Вот, что например, в связи с философией Гегеля, пишет об эмпирической данности Ильин: « Конкретно-эмпирическое не есть ни истинная, ни последняя, ни абсолютная реальность. Это есть неценное (werthlos), «неистинное бытие» лишенное подлинного существования. Конкретное-эмпирическое есть в высшем смысле слова небытие.
Что может быть незначительнее и ничтожнее этого небытия? Все мнимое богатство его не впрок ему: это тот «панцирь тяжелый», который его «утопил». И чем непомернее претензии чувственного «мира», тем очевиднее становится его бедность, бессодержательность и его суетная тщета (eitel). И каждый раз, как мысль пытается удержать и познать любой из элементов его, она видит перед собой призрак, иллюзию и убеждается, что сущность этой красочной видимости есть ничто.» (Ильин И. Учение Гегеля о конкретности Бога и человека. С-Пб. 1993. стр. 35.)
Действительно эмпирический мир существует перед нами только в виде дискретных, пространственно-внеположенных в отношении друг к другу единичных вещей, эта дискретность раскалывает и даже распыляет его в конгломерат хаотичной и слепой совокупности, лишенного своего единства и связанности, существования. Будучи пространственным, наличный мир беспрестанно дробиться и разобщается сам с собой, но, будучи так же и временным, он непрерывно меняется, исчезает и гибнет в то же самое мгновение, в которое мы хотим признать его существующим. Называя любую наличную вещь, именуя любой определенный материальный предмет, мы только по недоразумению полагаем, что этим обозначением выражаем конкретно- эмпирическое бытие в качестве него самого, на самом же деле такое бытие нам тут только «мнится». Гегель поясняет эту мнимость для нас следующим образом : «Так как язык есть произведение мысли, то нельзя посредством него выразить ничего, что не являлось бы всеобщим. То, что мне мниться, есть мое, принадлежит мне как особому индивидууму; но если язык выражает только всеобщее, то я не могу сказать того, что мне только мниться.» ( Гегель. Э.Ф.Н. Т.1. М.1974. стр.114.) Иными словами чувственный опыт, чтобы стать некой определенностью по необходимости должен пройти через некоторую всеобщую идеализацию, которую ему и сообщает язык. Но каков механизм этого сообщения?
Я думаю, что по большому счету он связан с процедурой взаимодействия интуиций пространственного измерения с измерением времени. Но, к сожалению, анализ этого взаимодействия уводит в такую бессознательную пропасть человеческого существа, что, как правило, от возможности в нее заглянуть лучше всего воздержаться.
leo
Да, в случае рассмотрения языка как системы знаков, в оппозиции к которой находится речь, Вы оказываетесь правы. Верно, - в таком виде
язык и речь имеют между собой связь, какую имеют грампластинка и граммофон, С++ и компьютер и т.д. (или уйдём в формулу "курица-яйцо").
Но если наша дискуссия не спешит завершаться, то, помня о глупом выражении лиц дикарей при их первом опыте знакомства с играющим граммофоном, давайте не станем сразу загонять себя в угол "всеобъяснящего" креативизма.
Вы ведь согласитесь с тем, что мы ведем речь, о языке, как о механизме интерактивного процесса познания человеком окружающего его мира,
а не о том, что является закрепленными (звуковыми, письменными и прочими) клише, условными обозначениями, данными разными племенами и народами объектам этого познания?
Наши позиции по отношению к речи, не имеет большого значения, тк легко могут быть определены богатыми исследованиями по анатомии, акустике, фонетике и антропогенезу.
А в отношении определения того, что такое информация, я надеюсь, мы оба стоим на самом консервативном понимании термина, - это сведения, знания или, по определению К. Шеннона, снятая неопределенность.
Если Вы находите мои уточнения предмета дискуссии удовлетворительными, то мы можем продолжить (без сносок на Августина), а если нет, то дайте свой вариант.
Алексей Воробьев
В научный оборот термин «информация» в его современном значении вошел только в двадцатых годах прошлого века в связи с необходимостью обозначения меры количественного измерения сведений, передаваемых по техническим каналам связи. Шеннон специализировался в проблематике пропускной способности информационных каналов и кодирования сообщений в 40-е гг. Хотя в последствии его теория информации получила дальнейшее развитие и претерпела значительные изменения, мне трудно назвать подход Шеннона консервативным, поскольку формальный, абстрактно-математический и вычислительно-количественный подход к языку есть непосредственное измерение, так называемой, «информатизации» современной человеческой жизни. Данная «информатизация» началась сравнительно недавно, хотя уже и успела с поразительной эффективностью проникнуть во все проявления нашего бытия. К этому проникновению лично я и отношусь исключительно консервативно, поскольку считаю, что в нем происходит фундаментальная подмена смысла подлинных оснований онтологии совершенно фиктивной технической симуляцией этого смысла. Но это уже тема отдельного разговора.
Алексей Воробьев
Согласно некоторой (просочившейся по секретным еврейским каналам связи ) информации, Бог создал мир посредством 22 букв и 10 цифр. Думаю, что это был тройственный акт, предполагающий помимо творения самих цифр и букв так же перевод цифр в буквы и наоборот. Проблема этого перевода представляется мне формулировкой центрального узлового момента, выход к которому по существу означает возможность разрешающего исполнения всех тех проектов, над разработкой которых трудится человечество с помощью развития нынешней информационной техники. Такой выход, прежде всего, требует некоторого изменения нынешней «картины мира» ( которую мы преимущественно наследуем от Нового времени), подобно тому как и математизация пространственного Универсума, осуществленная Галилеем, предварительно потребовала изменения «картины мира» средневековой эпохи. Некоторые предпосылки данного изменения уже вполне налицо, причем не в последнею очередь они оказываются обусловлены стремительной мутацией прежнего отношения человека к языку в направлении его информатизации. Рано или поздно в своем техническом отношении к миру ( а сегодняшняя ситуация в этом плане представляет новый, никогда до этого никем не предполагаемый, уровень) проблема перевода естественного языка на язык математики окажется решена, этим человечество как бы повторит тот самый перевод цифр в буквы, который до того реализовал Бог. Вот тут то (через соразмерную соотнесенность двух этих «переводческих» актов) человечеству придется в реальном режиме власти «числа зверя» решать вопросы не своего отношения к миру, а в первую очередь своего отношения к Богу.
P.S. Еще раз настаиваю на том, что философия языка должна относиться к нему ни как к прикладной функции человеческой деятельности, а как к условию самой этой деятельности в качестве таковой.

Людмила
QUOTE
P.S. Еще раз настаиваю на том, что философия языка должна относиться к нему ни как к прикладной функции человеческой деятельности, а как к условию самой этой деятельности в качестве таковой.


Скажите, Алексей, это настояние у Вас имеет некую доказательную основу или это, все-же, некое предчувствие, нуждающееся в дальнейшем развитии и оформлении? Дело в том, что по роду своей деятельности я очень близко знакома с этим "условием" и не один год эксперимента с ним ДОКАЗЫВАЕТ Ваше утверждение, но доказывает своей практической стороной. Как Вы, наверное, понимаете, что никакого теоретического обоснования подобному эксперименту, кроме априорно содержащихся утверждений в святых писаниях, просто, не существует, поэтому мне крайне интересна подоплека Вашего настояния.
Алексей Воробьев
Здравствуйте, Людмила! Я не придерживаюсь того мнения, что все на свете нужно или даже вообще возможно доказывать. Любому доказательству всегда предшествует ряд установок, принципов, точек отсчета начала рассуждения и т.д., которые доказывать не требуется. Подобная ситуация неизбежна даже в современной науке, которая так обольщается по поводу доказательной силы собственных положений, что над ее подоплекой практически не задумывается. Что до себя лично, то меня давно интересуют, альтернативные научным парадигмам, философские гносеологии. Применение таких альтернатив к вопросу о языке и приводит к формулировкам реплик, подобным той, что Вы затронули.
Федя
QUOTE(Алексей Воробьев @ May 18 2006, 04:49 PM)
Введение.

Существование языка в качестве одного из основных условий бытия самого человека есть факт не требующий долгих доказательств. Однако со знанием об этом существовании, несмотря на настойчивые попытки его обрести дела обстоят достаточно проблематично. Одним из аспектов этой проблематичности являются трудности, связанные с загадкой происхождения языка.
*


Основная и непреодалимая сложность в решении этой проблемы является попытка рассматривать её (т.е. проблему) в отрыве от системы, чьёй составной частью и является язык.
Во первых строках надо (и это совершенно необходимо) сформулировать понятие языка в системе, которая бы предполагала существование его как органической составной части.

Что есть Язык и к какому явлению вселенной имеет отношение?-главный вопрос, ответ на который поведет к пониманию как природы, так и происхождению языка.

Итак, Язык.
Если это биологически детерминированная Способность человека формулировать в вербальных символах -Словах Эмоциональные образы своего сознания, то Сутью этой способности или основной предназначенностью этой способности является коммуникация как межперсональный обмен информацией в человеческом сообществе.

Если вы признаете такую трактовку имеющую право на существование, тогда у вас откроется пространство для рассуждения под общим понятием -Коммуникация .

Коммуникация или обмен информацией приведет вас к необходимости понять и принять понятия информации и проследить за эволюцией этих понятий в неживой и живой природе.

рассуждения о Коммуникация в живой природе сформируют у вас представления о эволюции способности передавать информацию у животных с неполовым и половым способом размножения.

Половой способ размножения определит появление механизма Эмоций и доведет Коммуникацию до возможности моделировать эмоциональные образы в вербальных символах, подготовленных в рамках Речи как биологической информационной технологии к обмену информацией между людьми.
Двойственность конструкции речи:
1. Способность формулировать эмоциональный образ т.е. формулировать Мысль определяет способность к мышлению на основании таких характеристик Слова как Коннотация и Денотация
2.Способность участвовать в Коммуникации определит дальнейшее развитие-эволюцию информационных технологий, выразившееся в изобретение письменности, книгопечатантия, электрических и электронных способов передачи и фиксации информации.

Этот внутренний механизм развития информационных технологий лежит в основе накопления Знания в коллективном человеческом сознании и ,в конечном счете, в Сознании Самом -по Себе, потому что трансформация понятия Человек не исключает появление и развитие "Киберорганизмов", моделей человеческих индивидуальностей, что в значительной степени будет отличатся от того смысла,который мы вкладываем в понятие Человека сейчас.
Все про это, как всегда, на моем сайте

itstar.co.uk/eugene или itstar.co.uk/graphomania (E.Gaufman)
Алексей Воробьев
Здравствуйте, Федя!
Ваша аргументация как всегда выше любой критики.
К сожалению, в своей эволюции я все еще не достиг уровня, на котором мог бы воспринимать ясные и отчетливые ответы на все свои вопросы, а все еще вынужден мучаться с постановкой одних лишь вопросов, перспектива ответа на которые весьма далека.
Федя
QUOTE(Алексей Воробьев @ Jul 26 2006, 03:02 PM)

  Ваша аргументация как всегда выше любой критики.

*


Здравствуйте Алексей Воробьев!
По вашим предыдущим, да и по последнему Росту у меня сложилось впечатление о вас как о человеке ищущем ответы на "главные вопросы жизни и философии".

К сожалению я не достаточно подготовлен к кокетству и политическим играм. Я человек простой и если я говорю, что "я понял", то объясняю "что я понял", как " я понял", откуда "эти знания" и т.д. и т.п.
В связи с этим хотелось бы предложить набор ответов,которые надо просто отметить "Птичкой"

Предложенное Федей объяснение:
1. Глупо и непонятно
2. Глупо,но понятно откуда и зачем
3. Умно,но непонятно откуда и зачем
4. Умно и понятно.

Ваш уровень эволюции есть то что есть и не намного отличается от моего с этим надо просто смирится и воспринимать как исходную данность. Каждый танцует свой танец на этой земле.
Боюсь, однако, не услышать от вас нормального, свободного и понятного возражения.
Денис Карпов
Извините, не знаю следует ли уже продолжать, но… тема очень интересна и сложна, а вопрос можно назвать «проклятым», что совершенно не означает, что следует отказаться от попытки ответа.

QUOTE
Эволюционистские теории в принципе мало применимы к объяснению прошлого языка хотя бы потому, что предполагают происхождение сложных формообразований из более примитивных, но древние языки, как правило, были устроены сложнее


В сложности как раз нет никакого противоречия эволюции, сложность не может не возникнуть на ранних этапах и по причине молодости сознания, и по причине молодости грамматики. Осмысление языка требует неизмеримо большей сознательности (подготовленности и опыта), чем его использование. В этом случае скорее нужно говорить о движении к усложнению метаязыка грамматики, причём именно это и обеспечивает историческое упрощение языка бытового.
Сложность древних грамматик, как кажется, объясняется недостаточностью сознательных, аналитических ресурсов. Нужно сказать, что разветвлённость грамматических систем напрямую зависима от степени дифференциации носителем языка означаемых, лишь позже стало возможно то, что описывает Соссюр как избыток означающих.

QUOTE
Но желание разобраться в рассказе о вавилонском столпотворении никогда не сможет хоть сколько-нибудь удовлетворить себя, если мы станем полагать, что та реальность, что называли слова первого единого языка человечества в качестве мира, и тот мир, каким его именует теперешняя современная речь, есть вещи совершенно однопорядковые.


Может быть, я не так понял Ваше пояснение, но уже сейчас совсем не тайна, что «тот» язык и «этот» не просто не одно и то же, но языки, отличающиеся на столько, что с помощью средств одного (почти) невозможно передать другой.
Об этом, если это имеется в виду, очень ясно в первой части книги Бройтмана «Историческая поэтика» - «Синкретизм». В ней о функционировании первого языка, в эпоху формирования первых «текстов», т.е. «до-текстов». (Если есть нужда, могу сделать копию этой части).
Ксари
Кратко затрону вопрос о происхождении звукового языка. Известно, что весь необходимый материал, (т.е. великое разнообразие звуков), имелся уже с момента возникновения Вселенной в газово-пылевых скоплениях, или, выражаясь философски, движение есть атрибут материи, в том числе и движение акустических волн в эпицентре «Большого взрыва». Теперь же, по прошествии порядка 15 млрд. лет (таков примерно возраст Вселенной по научным данным) на Земле, согласно теории Дарвина об эволюции и происхождении видов, появится то биологическое существо, которое впоследствии назовут «человеком». Кстати, нелишне отметить, по Евангелию от Иоанна:

«14. И слово стало плотию».

По другим источникам, толкующим писание, прямо говорится: «И Слово стало Человеком». В этом свете уместно заключить, что спор между наукой и религией в вопросе о происхождении человека теряет всякий смысл, поскольку религия совершенно справедливо говорит о божественном (об языковом) происхождении «человека», а наука о том существе, которое стало называться словом «человек». Так вот, когда та самая человекообразная обезьяна на стадии своего последующего развития должна стать «гомо сапиенс» или человеком разумным, и, наконец, обрести сознание и мышление, должно пройти без малого 15 миллиардов лет. Со многими учеными прошлого и нашими современниками я определенно разделяю такую мысль, что сознание, мышление человека проявляются в результате освоения звукового языка. Конечно, долго и увлекательно можно рассуждать, почему и как у млекопитающих приматов развивался такой сложный речевой аппарат, ясно одно, что как раз такой аппарат способен издавать сложнейшую череду членораздельных звуков (может быть инстинктивно бессознательно подражая всей природе окружающих звуков). Известно также то, что первобытные люди жили общинами: вместе охотились, вместе отдыхали. В животном мире такого рода социальной организации явление не редкое, поэтому, заглядывая в прошлое, мы можем представить такую картину: над первобытной, еще неразумной, общиной в воздухе хаотически, совершенно произвольно переплетаются всевозможные звуковые волны. Здесь необходимо сделать отступление, и в продолжение цепочки наших рассуждений воспользуемся принятым в науке методом заключения по аналогии.

Обратимся к миру искусства и архитектуры.

О живописи. По моему глубокому разумению ни один даже от природы склонный к рисованию первобытный неандерталец или кроманьонец никогда не догадался бы начертить и кривого человечка на песке, тем более, угольком изобразить сцену охоты на стене пещеры, если бы что-то подобное он сначала не подсмотрел в окружающем его мире. Я хочу сказать, что его внимательный от природы глаз сумел заметить, уловить сходство линий, оставленных на песчаном берегу, к примеру, какой-нибудь корягой, выброшенной волной, и силуэтом, контуром живого человека. Или, к примеру, замысловатые разводы различных по цвету пород или трещина естественного происхождения напомнили ему ужасную гримасу какого-то зверя. И только затем увиденное ему захотелось передать, что называется, искусственным путем. Гению Леонардо да Винчи приписывают «изобретение» пространственной перспективы. Однако, «Деду Морозу» во все времена создать перспективу на слюде или стекле не составляет труда. Нужен только глаз художника, чтобы отыскать сие произведение. Наверняка и Леонардо умел всматриваться и находить те волшебные сочетания различных пигментов, красок, которые передавали иллюзию объема на плоскости всевозможных пород и материалов. А затем переносить эти наблюдения-открытия на свои великие полотна. Леонардо в «Книге о живописи» пишет: «…Человек начинает из прекрасных вещей создавать с помощью этой же самой природы бесчисленные новые виды».[1]

Никогда бы первобытному человеку не выйти из пещеры, если бы он не обнаружил, что в результате самопроизвольного обвала камней и их нагромождения может образоваться подобное пещере жилище. В.Л. Глазычев в книге «Зарождение зодчества»[2] сообщает: «…дома отодвинулись от прежнего пещерного «поселка» и стоят группой под огромным небом». Так это или не так, и, конечно же, я утрирую. Однако в этих двух случаях прослеживается такая аналогия: из окружающей дикой природы перенимаются идеи и принципы ее устройства, что не является результатом чистых вымыслов, осеняющих догадок и изобретений. Но прежде всех подобных полезных вещей, по-моему, было не иначе, как открытие, именно открытие – откровение, обнаружение звукового языка. Самое нелепое заблуждение – это думать, что звуковой язык был изобретен от того, что одному человеку захотелось поделиться мыслями с другими, т.е. этот человек изначально оперировал не звуковыми словами, а в его голове, прямо внутри черепной коробки нередко жестикулировали свои и чужие руки, в его большие полушария также заносились разные материальные объекты – это могли быть всяческие знаки, символы…И само слово «мысль» было изобретено в результате манипуляций в голове подобных материальных объектов и предметов. Хорошо, пусть самая незатейливая и простенькая мысль была спродуцирована исключительно благодаря извилинам и серому веществу. Вопрос только один, откуда нам стало известно о существовании такой мысли? Естественно, ответ один, конечно, через слово.

Итак, продолжим, перед нами картина: группа первобытных людей пребывает в атмосфере криков, бессвязных воплей, прерывистых бормотаний. Выделим из этой группы некую особь. Назовем его условно Ксари и постараемся слиться с его, как сейчас сказали бы, «сознанием», т.е. попробуем влезть в его шкуру. Вот проглотили огромный последний кусок, встав в позу, справили нужду, помотали головой, резво отпрянули, потерлись о встречного сородича, сделали несколько развалистых движений и, усевшись, занялись нехитрым делом. Рука уже основательно почесала левый бок, ловко схватилась с подмышкой, поднесла выловленный субъект к носу, отпустила субъект, наконец, толстые пальцы у затылка, наш взгляд непринужденно скользит вдаль. И в этот самый момент над ушами проносится череда таких звуков: «Н-е-б-о о-т-д-е-л-е-н-о о-т з-е-м-л-и л-и-н-и-е-й г-о-р-и-з-о-н-т-а», т.е. особь-Ксари обнаружил, что небо и земля разные отдельные вещи. Еще раз обратимся к эксперименту. Откуда примат-Ксари узнал, что небо и земля две большие разницы? Конечно же, из следующего звукового ряда: «Н-е-б-о о-т-д-е-л-е-н-о… и т.д.» Неважно, может, и не эта мысль была первой прошедшей сквозь данный или прочий звуковой ряд. Это могло быть что угодно: «бабочки летают», например. Важно, что открытие состоялось, и было получено первое впечатление от мысли, от представления. Это открытие заключается в том, что в некотором количестве раздельных звуков, отразился какой-то кусочек, какой-то фрагмент окружающего мира. Я думаю, по аналогии со всяким открытием, изобретением, в данном также есть такая особенность, что это всегда какая-то простая жестко органично связанная конструкция, пусть простейшая, но конструкция, состоящая сразу из нескольких элементов. И в нашем случае это какой-то звуковой набор или обязательно несколько слов, жестко связанных с определенным частичным устройством видимого или так называемого чувственного мира. Но самая главная загвоздка в этой истории такая, что не поддается никакому логическому анализу. Как этот примат мог поделиться полученным впечатлением с другим сородичем? Ведь никаких других языков между ними не было. Как известно, все остальные доступные «языки» являются производными от естественного звукового языка. Ни о каком обмене мыслями говорить неуместно и неправильно. Поговорка «Хорошая мысль посещает сразу не одну голову», на мой взгляд, ничтожно маловероятна, поскольку никаких предлогов типа «А как вас зовут?», «Послушайте, прекрасная погода», «Скажите, а мамонт здесь не пробегал?» не было, и быть не могло. Я склоняюсь только к тому, что благодаря громадной силе полученного впечатления древний примат ценой невероятных лишений донес это откровение нарождающемуся потомству, постепенно и параллельно обучаясь вместе с ним, и давая окружающим объектам произвольные разнозвучные имена. Этим методом, кстати, до сих пор успешно пользуются молодые мамы.


--------------------------------------------------------------------------------

[1] Рутенбург В.И. Титаны возрождения. Наука. СПб., 1991г.

[2] В.Л. Глазычев. Зарождение зодчества. М., Стройиздат, 1983
Алексей Воробьев
QUOTE
Извините, не знаю следует ли уже продолжать, но… тема очень интересна и сложна, а вопрос можно назвать «проклятым», что совершенно не означает, что следует отказаться от попытки ответа.


В ближайшее время тему постараюсь продолжить. Был занят другими делами и пришлось ее совершенно забросить. Но положение поправимо.
С уважением, Алексей.
Алексей Воробьев

Попытаюсь в качестве продолжения дополнительно пояснить свой интерес к Вавилонскому столпотворению и то, в чем мне видится его связь с вопросом о происхождении языка.
Прежде всего, мне представляется, что именно рассказ о строительстве древней башни и есть те самые ворота, только пройдя через которые, сам вопрос о начале языка впервые лишь и можно поставить. Подобное представление в наши дни большей частью может быть воспринято как анахронизм, причуда, в лучшем случае отнесено к разряду религиозно-мировоззренческих предпочтений, объяснительная доказуемость которых вызывает большие сомнения. Сегодняшняя рациональность стремится к тому, чтобы быть строго научной, но современная наука, добивших грандиозные успехов в естественно-эмпирическом знании материального мира, усилено навязывает стандарты собственных «детерминизмов» объяснению мира идеальной природы только по недоразумению. Думая о происхождении языка, мы, например, ввиду этой навязчивости, спешим ставить в своем представлении мысленные эксперименты с обстоятельствами жизни пещерных прародителей, вводим понятие синкретизма недифференцированного мышления, или же говорим об эволюции информационной коммуникации как таковой. Размышления по данному поводу могут оказываться умными и глупыми, наивными и далеко продвинутыми, но проблема вовсе не в этом; проблема в том, что, идя на поводу у «естественного» взгляда на мир и объясняя происхождение языка подобным образом, мы, сами того не замечая, впадаем в замещение вопроса о языке тем, что к нему совсем не относится. Подобным же образом мы, скажем, рассуждаем о цвете как о длине электромагнитной волны, реакции на нее сетчатки глаза, нейрофизиологических процессах, которые эта реакция вызывает. Идеальность самого цвета в итоге попросту подменяется материалистической детерминистской «механикой», причем таким образом, что несуразности данной подмены мы в итоге даже и не усматриваем. Скорее наоборот, в устоявшихся способах мышления построение теории языка вне практики, обозначенного тут замещения, - в данном случае на базе анализа библейского мифа, и будет казаться несуразным и странным. Но между тем, даже, если опираться и на сами современные научные данные о человеческом прошлом, то хотя бы начало упомянутого мифа уже не может восприниматься как старая, надоевшая басня. Выше я уже ссылался на некоторые из них. К сказанному можно добавить, что большинство генетиков настаивают сегодня на моногенизме человеческого происхождения, или что очень многие религиоведы склонны (вопреки классическим классификациям) говорить о единой монотеистической религии, которая исторически предшествовала всем остальным. В данные темы можно дополнительно углубиться, и найти еще целый ряд доводов в пользу того, что «вавилонская ситуация» действительно имела в истории человечества свое реальное место. Все это косвенно свидетельствует в пользу религиозных выкладок о языке, но я не вижу здесь большого смысла без того, чтобы «реально» не пройти самими вавилонскими воротами, то есть не понять реальности хода последующих событий, закончившихся возникновением множественности языков и народов, непроглядно заслонившей просматриваемость первого и единого их истока. В решении этой задачи от традиционных религиозных представлений, увы, не много толку, но у современной философии, кажется, начинают проявляться средства для того, чтобы, если не решить эту задачу, то хотя бы осознанно ее сформулировать.

P.S. Относительно списка, в котором нужно было поставить птичку. Предлагаю пятый пункт: «Каждый танцует свой танец на этой земле». Могу не ограничится птичкой, а подчеркнуть весь пункт жирной чертой.
За Бройтмана буду признателен.
Лишениям древнего примата приходится посочувствовать.
С уважением, Алексей.
Ксари
Уважаемый Алексей!
Спасибо за сочувствие. Я искренне тронут Вашими исканиями, исследованиями в этой, пусть «проклятой», теме. Вы настолько широко её пытаетесь охватить, что могу надеяться – философия напишет протоязык или найдет его древнее захоронение в истории. Только бы лингвисты Вас не опередили. Они такие затейники. До чего дошло - стали методы углеродного анализа применять по отношению к лексике языка со всеми его полураспадами. И Вы знаете, в этой гонке они мне более привлекательны. Хотя, повторюсь, я искренне болею за философию. И поэтому, Алексей, хочется уточнить - о происхождении какого языка был поставлен вопрос? И философский ли это вопрос? А что бы мне было проще разобраться в вашем принципиальном или предпочтительном выборе. Не сочтите за труд, Попробуйте ответить в рамках формальной логики, какие из двух следующих дескриптивных (описательных) высказываний ложные, а какие соответствуют действительности (истинные)
1. Знак есть слово.
и
2. Знак не есть слово.

Или из этих двух

1. Буква есть слово.
и
2. Буква не есть слово.

Большая просьба, если, конечно, возьметесь отвечать. Не вдавайтесь в лингвистические рассуждения по поводу расстановок и применения кавычек.

С уважением, ничуть не обижаюсь, примат.
Людмила
QUOTE(Ксари @ Oct 12 2006, 08:50 PM)
            2. Знак не есть слово.
*



Раз уж, обеими сторонами используются ссылки на библейские мифы, позвольте обратить ваше внимание на то, что Бог сам во второй заповеди категорически отрекся от изображения (знака) Самого Себя, если учесть, конечно, что "Слово было Бог". О Себе Он говорит, как о гласе, звуке.
Ксари
QUOTE(Людмила @ Oct 14 2006, 05:58 AM)
"Знак не есть слово"

О Себе Он говорит, как о гласе, звуке.
*



Людмила, вы прелесть! И принимая в расчёт женскую логику, Вы совершенно правильно ответили:
2. Знак не есть слово – ложное высказывание (абсурдное).


Алексей Воробьев
QUOTE(Ксари @ Oct 13 2006, 04:50 AM)
Уважаемый Алексей!
Спасибо за сочувствие. Я искренне тронут Вашими исканиями, исследованиями в этой, пусть «проклятой», теме. Вы настолько широко её пытаетесь охватить, что могу надеяться – философия напишет протоязык или найдет его древнее захоронение в истории. Только бы лингвисты Вас не опередили. Они такие затейники. До чего дошло - стали методы углеродного анализа применять по отношению к лексике языка со всеми его полураспадами. И Вы знаете, в этой гонке они мне более привлекательны. Хотя, повторюсь, я искренне болею за философию. И поэтому, Алексей, хочется уточнить - о происхождении какого языка был поставлен вопрос? И философский ли это вопрос?  А что бы мне было проще разобраться в вашем принципиальном или предпочтительном выборе.  Не сочтите за труд, Попробуйте ответить в рамках формальной логики,  какие из двух следующих дескриптивных (описательных) высказываний  ложные, а какие соответствуют действительности (истинные)
1. Знак есть слово. 
           и
            2. Знак не есть слово.

Или из этих двух

1. Буква есть слово. 
           и
             2. Буква не есть слово.

Большая просьба, если, конечно, возьметесь отвечать. Не вдавайтесь в лингвистические рассуждения по поводу расстановок и применения кавычек.

С уважением, ничуть не обижаюсь, примат.
*




Уважаемый Ксари, Вам так же спасибо за интересное сообщение и дельный взгляд на существо поднятого вопроса.
Я вполне разделяю Ваше положительное отношение к затеям лингвистики, более того я совершенно уверен, что именно благодаря позитивным усилиям лингвистов сама философия и обретает тот материал, осмысление которого и должно стать одной из ее ближайших задач. Но у философии и лингвистики разные предназначения. В качестве пояснения приведу одну из цитат, которая мне тут представляется более чем показательной. Речь в этой цитате идет о проблеме парадоксальности существования двухмерной модели фонемы, структуру которой удалось вычислить Р.Якобсону. Итак, цитата: «« Сам факт функционирования фонемы в языке приводит нас к следующему выводу: фонема функционирует, ergo она существует. Слишком много дискуссий было посвящено способу ее существования: этот вопрос, затрагивающий не только фонему, но и любую языковую и, более того вообще любую значимость, разумеется, не относится к области фонологии и вообще к области лингвистики. Было бы уместнее предать его в ведение философии, и, в частности, онтологии, занимающейся вопросами бытия».( Р. Якобсон. Избранные работы. М. 1980. стр.66.) Должен далее признаться, что такие работы как «Логика смысла» Делеза, или Римская речь Лакана, где проблема существования фонемы получала осмысление именно в философском ключе, оказали на становление моего мировоззрения влияние очень значительное.
Что касается актуальных задач современной лингвистики, то в конечном итоге они(так или иначе) упираются в такую проблему, как реализация машинного перевода. Если воспользоваться классической триадой: синтаксис- семантика- прагматика, то можно сказать, что пока в машинном переводе реализуются лишь вещи, обусловленные элементами языка и их взаимным отношением, включая соотнесение текстов по каналам, обеспечивающих их условную идентификацию. Все это на уровне «синтаксиса». Но прогресс не остановишь. Когда одна из программ по созданию искусственного интеллекта, именуемая «машинным переводом» доберется до уровня «прагматики», все то, что именуется онтологическим вариантом герменевтики будет тут раскручено на предельном режиме. Именно здесь «первый язык» и окажется вновь зафиксирован. Какое место в этом режиме будет оставлено за философией? Возможно, что функция наблюдателя по схеме К.Черри…
Вопрос же о том, происхождение какого языка имеется у меня в виду и далее предложение соотнести слово со знаком, попадает в самую точку тех проблем, которые я пытаюсь тут обсуждать. Еще в своих первых ученических курсовых по философии я неизменно воспроизводил ту мысль, что мы пользуемся языком бессознательно, не понимая при этом смысла собственных слов. Вопрос о происхождении языка, есть вопрос о возращении этого смысла, через осознание того, что до этого функционировало лишь в силу беспамятства и болезни сознания. Слово же «знак» есть слово крайне неоднозначное по самому своему определению, «знак» никогда не бывает самим собой, он - предмет, служащий замещению и представлению другого предмета. «Вместо себя» и «помимо себя», - анализируя эти функции знака в их соотнесении с основными риторическими тропами (метафора и метонимия), Ж.Лакан называет их симптомом и желанием, причем утверждает, что ( в рамках своей теории бессознательного) называния эти нужно воспринимать совершенно буквально. Воплощаемые в знаке отношения действительно есть нечто для нас бессознательное, но если они станут осознаны, если знак когда-нибудь сможет открыться нам в качестве Другого, остающегося при этом самим же собой, тогда: да, я согласен «Знак есть слово».
Алексей Воробьев
QUOTE(Людмила @ Oct 14 2006, 12:28 AM)
Раз уж, обеими сторонами используются ссылки на библейские мифы, позвольте обратить ваше внимание на то, что Бог сам во второй заповеди категорически отрекся от изображения (знака) Самого Себя, если учесть, конечно, что "Слово было Бог". О Себе Он говорит, как о гласе, звуке.
*



Ну а как же тогда быть со Вторым Никейским собором?
Приведите Вия и поднимите ему веки.


Людмила
QUOTE(Ксари @ Oct 13 2006, 05:14 PM)
Людмила, вы прелесть! И принимая в расчёт женскую логику, Вы совершенно правильно ответили:
2. Знак не есть слово – ложное высказывание (абсурдное).
*




Погодите торжествовать, Ксари, а что будем делать с еще одной ипостасью Слова (неизреченного) - мыслью?!
Ксари
QUOTE(Алексей Воробьев @ Oct 14 2006, 09:35 AM)
Речь в этой цитате идет о проблеме парадоксальности существования  двухмерной модели фонемы, структуру  которой удалось вычислить Р.Якобсону. Итак, цитата: «« Сам факт функционирования фонемы в языке приводит нас к следующему выводу: фонема функционирует, ergo она существует. Слишком много дискуссий было посвящено способу ее существования: этот вопрос, затрагивающий не только фонему, но и любую языковую и, более того вообще любую значимость, разумеется, не относится к области фонологии и вообще к области лингвистики. Было бы уместнее предать его в ведение философии, и, в частности, онтологии, занимающейся вопросами бытия».
*


Уважаемый Алексей!
У меня нет таких знаний, что бы равноценно воспринять вами означенную проблему и с языком плохо, - поэтому читаю и перевожу со словарем:

ФОНЕМА (от греч. Phonema – звук), единица языка, с помощью к-рой различаются и отождествляются морфемы и тем самым слова. …

Если, фонема в вашем сообщении употребляется в таком же значении, то я не вижу здесь никакой проблемы, тем более парадоксальной, пока фонема не станет
полноценным словом. (В том смысле, что зачастую фонемы составляют лишь части слов)
По Владимиру Далю:
«Слово,… сочетание звуков (фонем), составляющее одно целое, которое по себе означает предмет или понятие, реченье».

«Функционировать» здесь начинают именно сочетания звуков.
Мой кругозор подсказывает, что впервые эту проблему удалось сформулировать Иоанну богослову сразу в своем первом стихе:
1. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

По-разному можно толковать сие написанное и даже «заболотить», (цитирую по Вию), все Христианские сайты, но в свете научных интерпретаций, соглашаюсь с В. Гумбольдтом: «Для того, чтобы человек мог понять хотя бы одно-единственное слово не просто, как душевное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех его связях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный элемент проявляет себя как часть целого…»
В этой связи, так же Вы пишите, и лингвисты не против, надо присвоить слову философскую категорию. Ну, что-то вроде:
Слово есть сложная философская категория, содержащая в себе сразу и одновременно две природы «дух» и «материю», материю и дух. (По аналогии - этакая единица электромагнитного поля).
Материю представляет - сочетание звуков.
Дух - смысл данного звукового ряда.

Теперь, что касается «знака». Не примите за снобизм, я просто пытаюсь высказать свое видение.
Приведу ряд определений к вопросу: " «знак» никогда не бывает самим собой, он - предмет, служащий замещению и представлению другого предмета. «Вместо себя» и «помимо себя» "

1. «Знаком называют любой материальный предмет, который служит в процессе общения и мышления людей представителем какого-то другого объекта»
Е. Войшвилло и М. Дегтярев «Логика» (М., 1998)

2. «Имя – это выражение языка, обозначающее отдельный предмет или некоторую совокупность предметов, свойств предметов, их отношения. Способность обозначать, или именовать, быть представителем является специфической особенностью имени. Только имена обозначают, т.е. отсылают нас к каким-то предметам или их совокупностям»
Ивин А.А «Логика» (М., 1999)
Сравните два этих суждения логиков-профессионалов: «любой материальный предмет» и «только имена».

Например, у меня получилось такое:
Под словом «знак» необходимо понимать любой материальный предмет, в котором может быть заключена, и в любой момент извлечена словесная информация.

"«Воплощаемые в знаке отношения действительно есть нечто для нас бессознательное, но если они станут осознаны, если знак когда-нибудь сможет открыться нам в качестве Другого, остающегося при этом самим же собой, тогда: да, я согласен «Знак есть слово». "
Простите, Алексей, моё буквоедство. Очень сложно и что значит «Другого» с большой буквы.
С уважением, Владимир.
Людмила
QUOTE(Алексей Воробьев @ Oct 13 2006, 08:07 PM)
Ну а как же тогда быть со Вторым Никейским собором?
Приведите Вия и поднимите ему веки.
*




Не знаю, Алексей, плакать мне или смеяться над Вашей репликой, но, на мой взгляд, если церковь нуждается в замещении Бога образом, то Бог ею не познан. О, какой связи с Богом (буквально - религии) можно говорить, если Его присутствие переносится на икону? Бог ДЫШИТ между ДВУМЯ и пребывает в единой для них плоти - ребенке. Но, все отринуто и превращено в профанирующее изображение и нет там ни дыхания, ни жизни...
Ксари
QUOTE(Людмила @ Oct 15 2006, 12:23 AM)
Погодите торжествовать, Ксари, а что будем делать с еще одной ипостасью Слова (неизреченного) - мыслью?!
*


Людмила!
Версия о том, что Мария Магдалина была обыкновенной женщиной , избранницей Иисуса Христа, - запала мне в душу.
irina
QUOTE(Алексей Воробьев @ Oct 14 2006, 04:07 AM)
Ну а как же тогда быть со Вторым Никейским собором?
Приведите Вия и поднимите ему веки.
*



А ведь, правда, удивительная вещь происходит, когда слово превращается в типографский оттиск, когда оно перестает звучать, и некому подсказать, что в этом слове ударение на другой слог, например...

И тогда точно выплескивается (ради красного словца) что-то стоящее и важное.

В инете где-то опубликовано "Duodecim Saeculum (Двенадцать Веков)
Апостолическое послание епископам Католической церкви в ознаменование 1200-летия Второго Никейского Собора .4 декабря 1987 года", но ведь снова будет та же проблема - читать придется глазами... sad.gif



Федя
QUOTE(irina @ Oct 14 2006, 10:41 PM)


И тогда точно выплескивается (ради красного словца) что-то стоящее и важное.

*


Слово инициирует в сознании Эмоциональный образ причем индивидуально присущий индивидууму в определенной степени.
Отсюда выплескивается эмоциональная реакция (вегетативная реакция), которая и определяет оценку Важности и Стоимости.
Отсюда не всегда одно и то же слово вызывает одинаковую не только степень, но и качество эмоции.
Отсюда не остается места удивлению и возникает Знание.
Алексей Воробьев
Здравствуйте, Владимир.
Попытаюсь частично ответить на Ваши вопросы.
Фонема парадоксальна, поскольку на самом деле она не является наименьшей единицей языка, подобно тому, как и атом (как выяснилось) наименьшей единицей вещества не является. Фонема состоит из «пучка» различительных признаков, и что удивительно: во времени основные из этих признаков относятся друг к другу на оси одновременности. Как бы ни было в качестве эмпирической сущности звук человеческой речи в итоге рассматривать не выходит, это именно то образование, в котором материя сочетается со смыслом (или, как Вы говорите, духом), а тут много разных странностей возникает, поэтому в свое время как раз фонология и оказала на философскую мысль достаточно сильное влияние.
Что касается «другого» с большой буквы, то так иногда пишут, чтобы подчеркнуть инаковость этого другого, его недоступность для меня в пределах собственного сознания. С одной стороны Другой – это другой человек, с другой стороны это философский (чуть ли не нарицательный) принцип одновременно имманентный и трансцендентный ( в том и другом случае нами непостижимый). Если человек в своей конечности собирается решиться на признание Другого, то ему необходимо решиться так же на то, чтобы иметь дело с собственной смертью, поэтому до подобного признания дело не доходит, но это фундаментальное малодушие приводит к тому, что мы отныне вынуждены идентифицировать самих же себя только с ложными фигурами сознания. Кое-что по этой проблеме можно почерпнуть в диалектике раба и господина Гегеля, ну а вообще тема Другого - одна из дежурных рубрик всей философии постмодернизма. К обращению с этим термином нужно немного привыкнуть, многое относительно него (как мне кажется) и впрямь «ради красного словца» было написано, но есть и мысли очень глубокие.
С приводимыми Вами построениями я в основном согласен. На счет присвоения слову философской категории, впрочем, уверен не до конца. У слова помимо философии и других дел по горло.







Алексей Воробьев
Здравствуйте, Людмила!
Не обижайтесь на мою неудачную реплику. Просто к догматам христианской церкви я отношусь наудивление серьезно. С точки зрения «здравого смысла» любой канонический догмат это нонсенс, противоречие в самом себе, но сдвиньте любой из них - все вероучение превратиться в безудержную и пошлую ересь. И совершенно не зря говорят о «бездне догмата», попытайтесь его изнутри объяснить и ох какая пропасть необозримая перед мысленным взором разверзнется. Мирянам, впрочем, на эти темы размышлять, а, тем более, говорить, кажется, возбраняется.
Людмила
QUOTE(Ксари @ Oct 14 2006, 03:02 PM)
Людмила!
Версия о том, что Мария Магдалина была обыкновенной женщиной , избранницей Иисуса Христа, - запала мне в душу.
*




Версия о том, что женщина может быть чем-то обыкновенным в деле взаимоотношений Бога и человека, повлияла на мужскую логику самым трагическим образом, и до такой степени, что живое таинство ДВОИХ самым кретиническим образом было подменено на колченогое "священнослужение" скопца и куска дерева, отменившего и подменившего собою ту, со "стола" которой он ел и ест по сей день, не забывая при этом поднимать свою пяту против нее.
Это облегченная версия форума. Чтобы увидеть графику, щелкните здесь.
Invision Power Board © 2001-2024 Invision Power Services, Inc.